Их топят уже в колыбели,

И их невозможно спасти!

А взрослую суку, в теле,

Держат всегда взаперти.

И губят и душу, и тело,

И взрослых, и малых детей…

Скулила несчастная Белла

В ногах у хозяйки своей.

Смотрела, рыча, Лизетта

В манящий оконный проем…

Страдали: и та, и эта,

И думали обе о нем.

И вот на пикник воскресный

Хозяйка спешит налегке.

И Белла – о день чудесный! —

На шелковом поводке.

Там бегают дети по кругу,

А там… галантный Нерон.

О, как они тянут друг к другу

Хозяев – она и он.

И, наконец, свобода!

Сколько собак на лугу!

Счастье особого рода —

Быть сукой в своем кругу.

За горизонт стремится

Мутный блуждающий взгляд…

О, неспроста говорится:

Любовь не знает преград!

Мимо в панаме белой

Шел пятилетний Фриц:

Папочка, что это с Беллой

Делает серый шпиц?

Имя этой картине

Ты дать, сынок, не готов,

Но знай: по этой причине

Скотами зовут скотов.

Рихард Демель (1863–1920)

Anno Domini 1812

Над полями мертвыми России

ночь простерла мертвенные длани;

смотрит, волоокая, мерцая,

в белый, ровный, тихий дол холодный.

Под дугою бубенцы звенят.

Стук глухой копыт, белесый иней,

скрип полозьев, свист кнута, дыханье

лошадей клубится; снег взметенный

за санями шлейфом серебрится.

Вдоль дороги – белые березы.

«Эй, что слышал ты о Бонапарте?»

Старый кучер, вздрогнув, обернулся:

кто он, жестколицый чужестранец

с каменною твердостью во взгляде,

помянувший проклятое имя?

Думает старик, молчит и мнется;

думает и крестится пугливо.

Над землею в осажденном небе

темно-красный в черном чреве тучи

пламенеет месяц остророгий.

Темный снег кровавый на дороге;

на ветвях блестит кровавый иней;

чужестранец залит темной кровью.

«Ну, так что слыхать о Бонапарте?»

Мрачно бубенцы звенят в ответ.

Бубенцы звенят: поют и плачут.

Кучер молвит строго и печально —

словно звуки древнего преданья,

тяжело, торжественно и тихо,

понеслись слова над долгим снегом:

«Велика была лихая туча,

вздумала похитить месяц ясный;

только не поддался месяц ясный,

разметал Господь лихую тучу.

Отчего же плачешь ты, народ?

Навалились скопом злые тучи,

вздумали похитить звезды с неба;

только звезды тучам не поддались,

разметал Господь по небу тучи,

вечен, вечен свет звезды небесной.

Был велик могучий император,

было у него лихое войско;

но у нашей матушки России

без числа в груди сердец горячих,

вечен, вечен свет души народной».

Звуки глухо отдаются в звездах;

скрип полозьев, свист кнута, рыданье

бубенцов; кровавое мерцанье

инея на стынущих березах.

Смотрит вдаль великий император.

Смотрит вдаль, на голую равнину.

Над полями мертвыми России

Ночь простерла мертвенные длани.

В небесах – кривой багровый месяц,

В небесах – кровавый серп Господень.

Примечание:

Игорь Болычев (1961, Новосибирск). Поэт, переводчик, преподаватель Литературного института им. А. М. Горького. Автор стихотворных книг: «Разговоры с собою» (Москва, 1990), «Вавилонская башня» (Мюнстер, 1991), «Разговоры с собой» (Москва, 2019). Переводил с английского и немецкого. Стихи: Р. Бернса, Р. Киплинга, У. Б. Йейтса, Э. Паунда, Л. Уланда, А. фон Дросте-Хюльсхоф, Г. Бенна, Г. Гейма, Г. Тракля и др. Прозу: А. Конан Дойла, Агаты Кристи, Дэна Брауна и др. Руководитель Литературной студии «Кипарисовый ларец» (с 2008 г.).

Песнь Давида

На псалом 38. К исполнению, Идифуму

Посвящ. В.

Переложение Вячеслава Кожемякина

38-й псалом русской поэзией, можно сказать, не замечен. О чём этот псалом? Парадоксально: о пользе унижения безгласного, молчаливого. Тема эта практически не отражена в русской литературе.

38-й псалом остался непонятен русскому поэту. Сумароков, к примеру, перелагая его, как мог, обошел главную тему в нём. И не он один. В самом деле, какая от унижения польза, если к тому же молчать и снаружи и внутри себя? Вряд ли кто найдёт ответ.

Но нет правил без исключений, масон, военный чиновник, архаист-литератор Павел Голенищев-Кутузов создал мало кем замеченное, мало кому запомнившееся более-менее точное переложение 38-го псалма. Герой Голенищева-Кутузова переживает унижение от негодяя молча, пока мучение не опаляет его сердце и пока этим опалённым сердцем он не начинает постигать сущность вещей и малое место человека в мире. Отчего же одному-единственному поэту удалось понять и переложить 38-й псалом? Не от того ли, что его родственник, человек одной с ним крови Михаил Илларионович Кутузов пережил величайшее на свете унижение, когда в простой крестьянской избе принял решение сдать Москву французскому выскочке, поставив тем самым крест, возможно, на своей воинской чести, принял решение, с которым далеко не все были согласны, решение унизительное, испепеляющее, и это решение молча вынести унижение, безмолвно принять торжество врага окончилось одной из величайших, если не самой великой, победой русского оружия, русского духа во всей истории.

Вот о таком способе побеждать и спет в свое время, на мой скромный взгляд, 38-й Давидов псалом.

1 Скажу: «Бранясь на злыдня хлёстко,

Беспутным кончишь молодцом».

Пусть губы мне перед лицом

Мерзавца жжёт печать из воска.

2 Вот я опять ограблен, болен,

Понур, и наг, и безглаголен.

3 Молчанья жар в меня проник,

И выскочил из горла крик,

Как длинный пламени язык:

4 Когда конец? Не мучь, скажи Ты мне,

Как дни мои Тобой рассчитаны?

И много ль их ещё прожить-то мне?

5 Отмерил Ты мои