Ознакомительная версия. Доступно 79 страниц из 438
позднейших разговорах с друзьями не раз давала понять, что она тем самым чуть ли не выполняла своего рода завещание мужа, который, умирая, будто бы сказал ей: «Веселись, Люся, — и живи, даже когда меня не будет»[490].
Кто знает, вкладывала ли она в эти отношения свою душу. Можно лишь вспомнить, что, пересказывая в дневнике свои разговоры во сне с покойным Булгаковым, она допустила и такие выразительные обмолвки: «Спрашивает: „А значит тот… тебя не удовлетворяет?“ — „Ффу!..“ Он доволен». И еще: «А он? — Хороший любовник. Я так тоскую без тебя!»[491]
Как бы там ни было, если тайная связь с Фадеевым оказалась краткосрочной, а еще вернее сказать, пунктирной и никак не проявилась в его творчестве, то союз с Луговским вышел на публичную поверхность во время эвакуации в Ташкент; он посвятил своей «Инфанте» поэмы «Сказка о сне», «Крещенский вечерок», «Первая свеча», а она перепечатала почти все его поэмы ташкентского периода своей рукой на машинке.
Впрочем, увлечения увлечениями, но все рукописи Булгакова были ею уже к тому времени перебелены, любовно переплетены и содержались в образцовом порядке как наивысшая ценность. И все вокруг знали, что, как ни бывала она порою, — по словам булгаковского биографа А. Варламова, — «тщеславна, капризна, порой неискренна и даже лжива, по-своему жестока и безжалостна», как ни «любила наряды, украшения, обожала быть в центре внимания, особенно мужского»[492], Б. всегда оставалась верна своему долгу вдовы и наследницы великого писателя.
Уж на что Л. Чуковская, совершенно ей иноприродная и не скрывавшая в Ташкенте своей неприязни к этой «даме с большим перцем»[493], и та вынуждена была в итоге признать, что «одна ее заслуга огромна и — бесспорна: сохранила всего Булгакова. <…> Верила в их <сочинений Булгакова> будущее, когда не было надежд»[494].
И хоть надежд действительно не было, поклявшись напечатать всего Булгакова, Елена Сергеевна, подрабатывавшая машинисткой в Союзе писателей, а позднее переводившая по случаю Г. Эмара, Ж. Верна и А. Моруа[495], предпринимала всё новые и новые попытки. 7 июля 1946 года она через А. Поскребышева передает письмо Сталину:
Дорогой Иосиф Виссарионович, я прошу Вашего слова в защиту писателя Булгакова. Я прошу именно Вашего слова — ничто другое в данном случае помочь не может. <…> Имя Булгакова, так беззаветно отдавшего свое сердце, ум и талант бесконечно любимой им родине, остается непризнанным и погребенным в молчании. Я прошу Вас, спасите вторично Булгакова, на этот раз от незаслуженного забвения[496].
Сталин не ответил, а в ЦК ей фарисейски рекомендовали обращаться непосредственно в издательства. И так годами, но слезы вдовы и камень точат. Поэтому не сразу, совсем не сразу и уже после смерти тирана хоть шатко и валко, но дело пошло: В. Каверин на II писательском съезде первым вслух напомнил, что «сделал Михаил Булгаков для нашей драматургии» (1954), М. Яншин в Театре имени Станиславского поставил «Дни Турбиных» (1954), «Искусство» выпустило под одной обложкой «Дни Турбиных» и «Последние дни» (М., 1955), К. Симонов оживил работу комиссии по булгаковскому наследию (1956), сначала в Сталинграде (1957), а потом и в Александринском театре — тогда Ленинградском академическом театре драмы им. А. С. Пушкина (1958) пошел «Бег».
Уже по этому перечню видно, что Б. билась не в одиночку. Но и без нее ничто бы не происходило, так что «Жизнь господина де Мольера», попавшая под нож в составе запрещенного третьего выпуска «Литературной Москвы» (1957), выходит все-таки отдельным изданием (М., 1962), за нею следуют «Записки юного врача» (М., 1963), «Театральный роман» (Новый мир. 1965. № 8) и сборник «Драмы и комедии» (М., 1965), «Избранная проза» с «Белой гвардией» (М., 1966), «Мастер и Маргарита» (Москва. 1966. № 11; 1967. № 1), «Записки на манжетах» (Звезда Востока. 1967. № 3)…
Последнее, что сделала Б. в этой жизни, — с продуманной тщательностью составила (вместе с С. Ляндресом) сборник «Воспоминания о Михаиле Булгакове», в 1967 году передала его в издательство, и нет ее вины в том, что книга вышла только в 1988-м.
Бои, словом, и на склоне ее дней продолжались. Многое, конечно, появлялось на белый свет с оскорбительными купюрами, многое при жизни Б. так на этот самый свет и не пробилось. Но известность Булгакова, — свидетельствует В. Лакшин, — все равно «нарастала как шквал»[497], легенда о Мастере опережала и поторапливала публикации, и неотъемлемой частью этой легенды явилась сама его Маргарита.
Да и как могло быть иначе, — говорит М. Чудакова, — если стало известно, что это ей, ей в первую очередь, ее вере в гений своего мужа, ее страстному стремлению обнародовать несколько десятилетий остававшиеся в рукописях произведения обязаны мы были тем, что Булгаков вошел в нашу жизнь[498].
И покоятся они на Новодевичьем кладбище вместе — под огромным ноздреватым камнем «голгофа», который ранее лежал на могиле Гоголя, но — опять-таки хлопотами Елены Сергеевны — еще в 1952 году был перенесен на могилу его законного наследника.
Соч.: Дневник Елены Булгаковой. М.: Книжная палата, 1990.
Бурлацкий Федор Михайлович (1927–2012)
Б. — из вундеркиндов или, как это слово переиначили позже, из киндер-сюрпризов. Во всяком случае, рассказывают, что в 1950 году, впервые приехав из Ташкента в Москву, он самоуверенно заявил: «Я окончил институт за два года. Мне нужен только один год в аспирантуре»[499].
Так все и вышло: через год диссертация была, действительно, защищена, Б. взяли на работу в Президиум Академии наук, его потенциал заметили, и вскоре 25-летнего интеллектуала-марксиста пригласили еще и в штат главного партийного журнала «Коммунист», поскольку, — вспоминает сам Б., — «в то раннее послесталинское время уже активно велся поиск новых людей, которые могли бы поддержать линию Хрущева, прийти на смену сталинским кадрам».
Судьбоносным оказалось и его включение в состав группы из 423 представителей советской элиты, которые ранней осенью 1956 года были усажены на теплоход «Победа» и, с заездами в европейские порты и столицы, за месяц проплыли от Одессы до Ленинграда.
Я, — процитируем Б., — впервые увидел Европу, ее архитектуру, ее дороги, ее театры, людей, отношения между людьми. Все, что писалось у нас о Западе, выглядело дикой ложью. Домой вернулся законченным западником, понимая, какой колоссальный исторический путь нам надо пройти для того, чтобы сблизиться с другой половиной человечества[500].
И оказалось, на то и Оттепель, что западники, мечтавшие придать заскорузлой системе человеческое выражение лица, тоже востребованы партийными властителями. По крайней мере, теми из них, кто занимался не столько идеологией, сколько отношениями
Ознакомительная версия. Доступно 79 страниц из 438
