В общем, наши отношения с Джоном закончились неидеально, да и отношений никаких не было. Но я хотя бы попыталась с ним помириться и выслушать его точку зрения. Я приперла его к стенке и потребовала поговорить со мной – и меня ужасно мучает то, что я не дала своей маме такого же шанса. Как я могла ждать, что она поймет, как важно для меня было гулять всю ночь, как важно пойти на танцы? Я должна была поговорить с ней, а она должна была поговорить со мной. Но нам обеим пришлось бы сформулировать свои пожелания и прислушаться к ним.

Разговаривать нелегко. Рискованно. Откровенный разговор меняет обоих собеседников. Это обмен мыслями, смена убеждений. Вот почему разговаривать так трудно: вы рискуете изменить себя, признать свою ошибку, примерить точку зрения другого человека. Мы с мамой боялись честно поговорить, потому что ей пришлось бы признать, что ее дочь стала уже достаточно взрослой, чтобы целоваться с мальчиками. А мне пришлось бы признать, что я была не права, не позвонив. Что я вернулась домой очень поздно. Что, несмотря на интерес к мальчикам, мне по-прежнему была нужна мама.

Иногда вся эта история прокручивается у меня в голове, как в кино, и тогда я поступаю правильно. Я спокойно говорю Джону, что он меня обидел, обманул и предал и что я ему сочувствую, но не считаю, что его неприятности оправдывают его поступок. И вместо того чтобы промолчать за завтраком, я прошу у мамы прощения за то, что заставила ее волноваться, а потом рассказываю ей, почему мне так нравится Джон. Я описываю, как он черкает в моей тетради на уроке истории, говорю, что у него вечно развязываются шнурки и он почти всегда приходит в школу в разных носках, и мы с мамой вместе смеемся. Ведь любая мама растает, если ты расскажешь ей о парне, который занимает тебе место в классе и машет рукой, когда пробегает мимо на физкультуре? В этом воображаемом фильме я выслушиваю маму и пытаюсь взглянуть на ситуацию с ее точки зрения.

Я соглашаюсь со всем, что она мне говорит. Я не спорю, если она запрещает мне пойти на танцы, но все же просто прошусь еще раз. Пытаюсь осознать, почему она не отпускает меня, встаю на ее место, пересматриваю свою позицию и спрашиваю снова. Если в ходе нашего разговора выясняется, что, по ее мнению, я не заслуживаю танцев, потому что редко помогаю ей по дому, то я делаю что-нибудь полезное и спрашиваю снова. Приношу домой пятерку за сложный тест и снова прошу.

В конце концов, я мечтала не о Джоне – все равно он оказался придурком, – а о такой жизни, где Джон был бы возможен. Где мама не психовала бы, если я поздно прихожу домой, где я могу встречаться с мальчиками, не рискуя оказаться потом в центре скандала. Моей маме тоже не нужна была дочь-рабыня, слепо подчиняющаяся каждому ее правилу. Она хотела дочь, на которую можно положиться, которой можно доверять и о которой можно не беспокоиться поздней ночью. Если бы мы с мамой просто почаще говорили, договаривались и искали компромиссы, мы бы обе получили то, чего хотели.

Дженнифер Брауншвайгер

Все изменения – к лучшему

Мне было шестнадцать, я только перешла в десятый класс, однако накануне начала учебного года случилось самое худшее, что только могло произойти. Мои родители решили переселиться из Техаса в Аризону. У меня было две недели, чтобы завершить все свои «дела» и переехать. Я должна была бросить свою первую работу, своего парня и лучшую подругу. Я презирала родителей за то, что они разрушили мою жизнь.

Я всем говорила, что не хочу жить в Аризоне и при первой же возможности вернусь в Техас. Не успев переехать, я поставила всех в известность о том, что в Техасе меня ждут парень и лучшая подруга. Я не собиралась ни с кем сближаться – все равно я скоро уеду.

Наступил первый учебный день. Я думала только о своих друзьях в Техасе и о том, как хочу быть с ними. Какое-то время мне казалось, что моя жизнь кончена. Но на втором уроке я впервые увидела его. Он был высоким и очень красивым. У него были самые красивые голубые глаза на свете. И он сидел всего через три парты от меня. Терять мне было нечего, и я решила заговорить с ним.

– Привет, меня зовут Шейла, а тебя? – спросила я со своим звучным техасским акцентом.

Сосед красавчика по парте решил, что я обращаюсь к нему:

– Майк.

– О, привет, Майк, – поприветствовала я его. – А тебя как зовут?

Я снова посмотрела на голубоглазого парня. Он удивленно обернулся, словно не веря, что я разговариваю именно с ним.

– Крис, – тихо ответил он.

– Привет, Крис! – улыбнулась я и вернулась к своим учебникам.

Мы с Крисом подружились. Нам нравилось разговаривать. Он был спортсменом, а я играла в школьном оркестре. Наши пути изредка пересекались на школьных мероприятиях, но по большей части мы общались в стенах класса.

Потом Крис окончил школу, и на некоторое время мы потеряли друг друга из виду. Я устроилась на работу в торговый центр. И вот однажды в обеденный перерыв Крис нашел меня там. Мы снова начали общаться. Нам больше не нужно было оглядываться на школьные порядки, мы стали очень близкими друзьями. Я чувствовала, что наша связь с Крисом становится все сильнее, а Техас, наоборот, отодвигается все дальше.

Прошел год с тех пор, как я переехала, за это время Аризона стала моим домом. Крис сопровождал меня на выпускной бал. Мы пошли туда большой компанией, с двумя его друзьями-футболистами и их подружками. Тот вечер навсегда изменил наши отношения: его друзья приняли меня, поэтому Крису стало комфортно со мной. После этого мы окончательно перестали скрываться.

Крис был очень важным человеком для меня в сложный период моей жизни. В конце концов наши чувства переросли в очень сильную любовь. Сейчас я понимаю, что мои родители перевезли семью в Аризону не для того, чтобы причинить мне боль. Я твердо верю, что ничего не происходит без причины. Ведь если бы