— Соседей бог дал! У вас нужда, и у меня нужда! У меня в семье зарабатывать мужика-даровика нет!

Она ушла. Мать быстро зашептала:

— Елюшка, мила дочь, скорей Андрюшку найди пусть домой сегодня не идет, пусть ночует на воле…

II

Дом Дерябиных, пригнувшийся к широкой голой горе, словно прихлопнутый чьей-то тяжелой рукой, стоял в ряду с другими, тоже почерневшими от времени. Дома то карабкались вверх, то сбегали вниз. К некоторым пристроены крытые дворы. Были дома и совсем без дворов, огороженные легкими изгородями.

Эта часть поселка носила игривую кличку Мигай, и никто не мог сказать, кто и почему ее так назвал. Из-за горы виднелись заводские трубы. Самый завод был скрыт: его окружали горы, и трубы торчали из-за них, как воткнутые в землю.

Гора с трех сторон омывалась огромным заводским прудом. На дальнем берегу стояли богатые каменные двухэтажные дома. Там жили купцы, поп, управитель завода и прочая заводская знать. Богатая сторона называлась Кужимовкой. Год назад Кужимовка сгорела дотла. Богатеи отстроили дома заново. В Мигае же открыли кабак.

Стояла весна. Небо было легкое, трава на земле яркая, молодая. На березе щелкали скворцы, с берега, из-под нависшего над водой камня, слышны были голоса ребят.

Еленка любила смотреть через пруд в Кужимовку, слушать песни плотников, которые строили новые дома, Сейчас пруд был взъерошенный, и за шумом волн не было слышно ни песни, ни стука топоров. Но едва Еленка стала спускаться на берег, с облупленной колокольни в Мигае раздался тоскливый звон.

Девочка остановилась. По крутому берегу пруда в Кужимовке медленно двигалась похоронная процессия.

Еленка снова вскарабкалась на гору и побежала к церкви, боясь не успеть к раздаче поминания.

В церковной ограде, обсаженной тополями, отпевания ждали нищие. Одни нетерпеливо выбегали навстречу, другие оставались на месте, перешептывались, стараясь угадать, много ли несут поминания и хватит ли его на всю братию.

На паперти ссорились два старика: кривой с курчавыми седыми волосами и горбатый рыжий урод.

— Я под Егория Победоносца встану, под самый лик его — я первый пришел! — кричал, растягивая слова, кривой.

Горбун отвечал ему детским стонущим голоском:

— Я всегда под Егорием святым стою, мое тут место!

Он хватал за полу кривого, стараясь оттащить от стены.

— Усопшая-то Егоровна была, так вы все бы сегодня под Егория Победоносца встали. Мое тут место!

Еленка проскользнула вперед и встала в неглубокой нише, под огромную икону Георгия Победоносца. Все старались разместиться под этой иконой, теснились и толкали друг друга.

Горбуна запихнули в нишу напротив, под какого-то стертого святого.

Женоподобный Георгий улыбался со стены, глядя на суету нищих.

В церковь не пускали.

Кривой старик опустился на колени, поставил перед собой жестяную кружку и разложил на платке несколько кусков черного хлеба. Куски были измятые, на них налипли крошки и волоски, но Еленка не могла оторвать от них взгляда. Она прислонилась к ногам белой лошади под святым и громко спросила:

— Ты один все это съешь, дедушка?

Старик молчал, да и все нищие вдруг притихли, закрестились. Некоторые протянули вперед руки и запели что-то печальное.

По паперти в церковь пронесли гроб под черным покрывалом.

— Прими милостиво рабу твою, господи, — громко взмолился кривой.

Еленка опустилась на колени. Когда кривой припал в молитве головой к полу, она схватила с платка толстый ломоть хлеба и спрятала в карман.

Из церкви донеслось монотонное чтение священника и запах ладана. Кружило голову. Казалось, что своды падают на людей. Хотелось есть. Часто крестясь, Еленка левой рукой отщипывала от куска в кармане крошку за крошкой и совала их в рот. Так она съела весь хлеб.

В церковь Еленка пробралась только к прощанью.

Люди шли вокруг гроба, прикладываясь к кресту и к руке усопшей.

Некоторые умильно разглядывали лицо мертвой кабатчицы, некоторые что-то шептали про себя, то поправляя на покойнице платок, то отгоняя от ее лица мух. Все это: отпевание, размахивание священника руками и крестом, тусклое мигание свеч, стон старух, пение хора где-то за колоннами, — все походило на интересную игру в куклы.

Еленка склонилась над покойницей. Сдерживая крик отвращения и ужаса, поцеловала холодную руку. Какая-то старуха сунула Еленке на поминание ситцевый платок с черной каймой и оттолкнула от гроба.

На улице гудел заводской гудок. От завода и к заводу шли длинной толпой люди. Все они были чем-то похожи друг на друга, с усталыми лицами, с угрюмыми взглядами. Одежда их лоснилась от грязи и мазута.

Высокий узкоплечий рабочий, за которым шла Еленка, вдруг остановился, крякнул и направился к кабаку. Встречный старик с рыжей бородой проводил его жадными глазами.

Снова загудел гудок. Рыжий старик еще раз оглянулся на узкоплечего, подходившего уже к голубому палисаднику, и, ссутулившись, быстро и зло зашагал к заводу.

Еленка попала в самую гущу рабочих. Она бежала, стремясь успеть домой раньше отца и предупредить Андрейку.

У кабака Еленка встретила Клавку Пряхину. Та поджала маленькие пухлые губы, как всегда, когда хотела настоять на своем. Была Клавка щуплая, бессильная, и ничего не стоило смять ее. Еленка оглядела подружку с головы до ног и спросила:

— На что твоя мать к нам жаловаться приходила?

Клавка молча показала Еленке язык. Еленка пригрозила:

— Ты в землю сейчас вопьешься…

Клавке на этот раз повезло. В стороне из-за домов послышались крики. Отец Еленки, Николай Дерябин, выволок за руку Андрейку и потащил его по усеянной камнями тропе к пруду.

Дико вскрикивая, Дерябин хлестал сына веревкой.

Сзади бежала мать и торопливо крестилась.

Еленка остановилась перед отцом и, глядя прямо в глаза ему снизу вверх, протянула платок.

Отец взял платок, а Еленка все стояла с протянутой рукой; тогда он хлестнул веревкой по ее оцепеневшей руке и направился к кабаку.

III

Николай Иванович Дерябин работал на многих заводах, был на Северном и Среднем Урале, жил по баракам один и с семьей, но нигде не находил покоя. Непонятная тоска срывала его с обжитого места, гнала дальше. Когда подросли старшие дети и начали работать, Дерябин осел в Мигае. Андрейке и Еленке уже не пришлось скитаться, они родились и выросли здесь.

В этот вечер спать в доме Дерябиных легли засветло.

Слышно было, как в каменистых берегах вздыхал пруд, как у винной лавки скрипела вывеска.

На полу всхрапывала Талька, стонал Андрей. Между Андреем и Еленкой лежала мать. На руке у Еленки нежилась кукла. Девочка кутала ее в тряпье и