Гильберт был воплощением платоновского идеала меритократии. Не потому, что идеал этот был верен, а потому, что он был рабочим.

* * *

Эмми Нётер была практически единственной, но все же не единственной женщиной-математиком в Германии того времени.

Особенно интересна история Грейс Чизольм Янг[221]. Проявив незаурядный математический талант в Оксфорде и Кембридже (несмотря даже на то, что эти университеты еще не присуждали ученые степени женщинам), эта англичанка решила войти в высшую лигу и в 1893 году поступила в Гёттинген. Хотя в тот момент немецкие университеты, как правило, еще не принимали женщин официально, в тот год Министерство образования решило сделать исключение и позволило зачислить Янг и еще двух американок. Они стали тремя первыми женщинами, официально поступившими в немецкий университет и претендовавшими на ученую степень. В 1895 году Янг получила степень доктора (magna cum laude) в Гёттингене под руководством Клейна: это была первая докторская степень, полученная женщиной в Германии (если не считать докторскую степень по математике, присужденную в 1874 году Софье Васильевне Ковалевской in absentia[222][223]). После этого Янг вернулась в Англию. В немецких журналах нет ни одной ее статьи этого периода.

Две подруги, Маргарита Кан и Клара Лёбенштайн, начали посещать лекции по математике в Берлине и Гёттингене примерно в 1905 году и получили докторские степени в 1909-м под руководством Гильберта – сопротивление берлинских профессоров было сломлено Гильбертом и Клейном. (Докторские диссертации Кан и Лёбенштайн защищали в один день, 30 июня 1909 года.) Поскольку женщины все еще не могли заниматься математическими исследованиями и получать за это жалованье, обе стали школьными учительницами. Если не считать сохранившихся в архивах Гёттингена диссертаций, публикаций у них не было.

Нётер была единственной женщиной-математиком своего времени, которой удалось пройти хабилитацию в Германии. Хильда Поллачек-Гейрингер добилась хабилитации в 1927 году, но бежала от нацистов до того, как смогла получить работу.

Как показала Нётер, не нужно быть профессором математики, чтобы публиковаться, но необходимость либо оставаться домохозяйкой, либо как-то иначе зарабатывать на жизнь оставляет немного времени для забот, связанных с исследованиями в области чистой математики, которые привели бы к публикациям. Нётер имела возможность заниматься исследованиями благодаря небольшому наследству, крайне скромному образу жизни и отсутствию интереса к браку или чему-либо еще помимо математики.

Хотя препятствия на пути женщины, которая пожелала бы стать профессиональным математиком, были в то время, очевидно, устрашающими, еще тяжелее было их преодолеть в тех областях науки, где чаще нужно было возиться с пробирками и носить лабораторный халат. Как указывает Клэр Г. Джонс, математика «профессионализируется» не так, как прикладные исследования: в лабораториях, для которых характерны более формальные иерархии – позиции стажеров, лаборантов и старших научных сотрудников, – где все исследователи находятся в тесном физическом контакте в зачастую весьма напряженных, а подчас и опасных обстоятельствах, «любой намек на женственность начал считаться неприличным и неуместным»[224]. Джонс также делает интересное наблюдение, что на рубеже веков пропорциональное соотношение женщин, занимавшихся математическими исследованиями, было выше, чем в 1960-х годах[225].

Мальчики Нётер

Разобравшись с физическими проблемами Гильберта и Эйнштейна, Нётер сосредоточилась на чистой математике. Дискуссии о значении и интерпретации энергии и всего, что имело отношение к общей теории относительности, продолжались без нее. За оставшиеся годы жизни она сослалась на публикацию с теоремой Нётер лишь однажды, в короткой заметке. Статья сослужила ей добрую службу и помогла добиться хабилитации, но Нётер не особенно интересовали физические проблемы, ставшие стимулом для написания этой работы.

Пару лет Нётер преподавала в должности приват-доцента. Затем, 6 апреля 1922 года, министр науки, искусства и общественного образования (новое название должности) повысил ее, присвоив самое скромное профессорское звание[226]. Это было что-то вроде компенсации за то, как откладывалось ранее одобрение ее хабилитации, поскольку обычно на то, чтобы оставить позади скромную должность приват-доцента, уходило гораздо больше времени. В некотором смысле Нётер воздали должное за «выслугу лет»[227].

Однако кардинальной смены настроений за прошедшие годы не произошло. Продвижение Нётер сопровождалось рядом условий: ее новая должность не предполагала зарплаты, она не считалась государственной служащей, а потому не могла претендовать на какие-либо льготы или пенсию, и (что весьма примечательно) с административной точки зрения ее положение в сравнении с положением других преподавателей не должно было измениться – ее статус оставался тем же, что у приват-доцента[228]. Складывается впечатление, что целью этого последнего ограничения было очевидным и официальным образом подчеркнуть, что у этой женщины не будет никакой власти над кем-либо из сотрудников мужского пола.

В итоге она получила должность и соответствующее звание – но ничего сверх этого. Хотя кое-что еще все-таки было: эта работа подразумевала право научного руководства аспирантами.

За повышением последовал забавный поворот. Несмотря на предупреждение в присланном из министерства письме, Гильберт потребовал у университета составить контракт, согласно которому Нётер должна была получать плату за преподавание алгебры (и его требование было удовлетворено). По всей видимости, он не стал информировать университетскую администрацию, что государство не собиралось платить ей деньги[229].

Жалованье было мизерным, и на жизнь его не хватало, но Нётер была ему рада. Друзья даже убедили ее отпраздновать внезапное богатство, пойдя на радикальный шаг – пополнив гардероб.

* * *

В маленьком сообществе математиков земного шара Нётер быстро приобрела известность как автор становившихся все более оригинальными работ по целому ряду тем, хотя многие читатели статей за подписью «Э. Нётер», вероятно, ничего не знали о той, кто их написала. Все, кто был с ней знаком и оставил об этом воспоминания, рассказывают одно и то же. При первой встрече Эмми Нётер могла обескуражить. Она громко говорила и еще громче смеялась. Ее манеры были резки и казались ее землякам неженственными. Она без колебаний могла перебить человека и заявить, что он ошибается. Во время лекции она могла вскочить со своего места, схватить мел и оттеснить лектора от доски, если ей на ум пришла более удачная мысль. Но все, кто пережил первую встречу, восхищались ею и начинали питать к ней теплые чувства. Быстро становилось ясно, что она вовсе не хотела грубить; просто для Нётер математика была важнее хороших манер.

Она с удовольствием поддерживала гёттингенскую традицию обсуждать математические проблемы, гуляя по городу и лесу. Один из ее коллег обернул эту склонность к своей пользе, предложив прогуляться, когда ей захотелось поговорить о математике. То был единственный найденный им способ заставить ее говорить чуть медленнее[230].

Как до нее