Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 73
очень хотела её спеть. И спела – только уже в Америке… Хотя по характеру я тогда была, конечно, в большей мере Мими и сосредоточилась именно на ней.
В 1983-м, когда я начинала работать над этой ролью, ещё жива была Надежда Фёдоровна Кемарская – ученица знаменитого русского тенора Антона Секар-Рожанского, первого исполнителя роли Садко. Она была живой легендой Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко – больше четверти века проработала сначала в музыкальной студии МХТ, а потом в выросшем из неё театре, в котором она исполняла весь ведущий репертуар – Иоланту, Виолетту, прекрасную Елену и даже Кармен.
Кемарская отлично помнила, как Станиславский репетировал «Богему», судьба которой, к сожалению, оказалась не столь счастливой, как у его же «Онегина». Кемарская пела в этом спектакле Мюзетту – интересно, что одновременно с ней Мюзетту репетировала и Любовь Петровна Орлова!
Кемарской было уже за восемьдесят, но она не пропускала в театре буквально ни одного спектакля как педагог-репетитор. На ней были «Богема», «Паяцы», на ней после ухода Марии Гольдиной и Майи Мельтцер был «Онегин». Ну конечно, и «Прекрасная Елена», в которой она когда-то блистала сама.
Мы репетировали с ней первую сцену, Мими приходит в мансарду к Рудольфу. Его арию – Che gelida manina, «Холодная ручонка» – мы тогда пели по-русски. И она говорила: «Казарновская, подойди ко мне. Слишком много было суеты на полу – не надо так. Ты знаешь примерно, где ты обронила этот ключ, знаешь, где его искать. И если ты будешь суетиться, Рудольф просто не найдёт твою «ручонку», это будет неправда». Вот такое замечание. И она ползала на коленях – в её-то годы! – со мной по сцене…
Очень много полезных советов я получила от неё по третьему акту. «Никакого плача, когда Мими, спрятавшись за деревом, слышит разговор Марселя и Рудольфа. «Боже, что слышу?» Наоборот. Это должен быть какой-то утробный крик: «Неужели это правда, что я обречена, что больна безнадёжно? Это неправда! Я просто склонна к простудам, другим болячкам всяким… Но я не уйду, нет, нет!» И вдруг она слышит свой приговор… Шок…
Это была тончайшая, очень скрупулёзная работа, и поиск вокальных красок вёлся главным образом на спевках под руководством дирижёров, которые вели тогда «Богему» – Георгия Жемчужина и Михаила Юровского, Юровского-старшего. Очень добрым словом хочу вспомнить и моих опытных партнёров, которые мне помогли войти в эту первую в моей жизни «Богему» – Виталия Таращенко, Анатолия Мищевского, Анатолия Лошака и особенно Леонида Болдина, который был совершенно потрясающим – хотя и очень редко пел эту партию – Колленом.
Любовь Анатольевна Орфёнова, мой замечательный концермейстер, очень умная и очень тонкая пианистка, всё время повторяла: «Это Пуччини – оркестр большой, очень-очень провокативный, тебя всё время так тащит на эти espressivo, на эмоции, на глубину сопереживания. Пой, как в классе. Не провоцируйся на пение на пределе».
О том же мне впоследствии говорила Линия Альбанезе, в том числе и со слов Тосканини. Нельзя «увеличивать» голос. Всё, абсолютно всё должно быть выражено только тембром. Никаких выкриков. «Что ты хочешь мне сказать, Рудольф, что я безнадёжна?» Буквально один-два раза прорывается какой-то, скажем так, животный звук… Всё остальное – краски, краски, краски.
И Орфёнова тоже говорила мне: «Любаша, дело не в силе звука, а в тембре, в окраске тембра, в этом серебристом вибрато – только он может выразить все нюансы и переливы души. – И добавляла: – У тебя достаточно пробивной голос, чтобы научиться его не форсировать, не давить массой для того, чтобы выразить все переживания твоей героини».
Последний же акт был просто моим звёздным часом. У меня всегда было хорошее piano, и я этим вовсю пользовалась. А как иначе? «Sei il mio amor, e tutta la mia vita…» – «Ты моя любовь, ты любовь всей моей жизни». Это единственное обозначение ff у Пуччини, всё остальное – нюансы…
Четвёртый акт, который кажется мне не таким приторно-слезливым, как заключительный акт «Травиаты». У Пуччини каждый эпизод – если не каждая нота! – имеют свой, очень чётко выстроенный драматургический смысл. Тосканини всё время твердил Альбанезе: «Не плачь, пожалуйста!»
Сердце Рудольфа просто разрывается от ужаса, от предчувствия непоправимого, а она… Она держит его за руку и говорит ему: «Нет, нет! Не хорони меня заранее… Сейчас принесут мне лекарство, я выпью, и у меня всё будет хорошо! Ради бога, не показывай, что ты страдаешь обо мне, не должно быть этого! Прости мне все наши обиды и ссоры. Мне надо, мой дорогой, так много тебе сказать в этот последний миг, сказать те самые слова, которые я тебе не успела высказать».
Лев Дмитриевич Михайлов
Она-то понимает, что уходит! И это совершенно задыхающееся существо берёт себя в руки – это самый мужественный кусок в опере. Тут нет никакой слезливости. Она уходит. Ей плохо, ей совсем худо. Но в последние минуты жизни она думает не о себе, а о том, чтобы поддержать любимого. В этом вся Мими. «Я согрею руки, посплю и буду опять с вами».
Я просто обожаю эту сцену. И всякий раз, когда заканчивалась «Богема», я чувствовала, что у меня просто вырвали кусок моего тела, моей плоти… У Верди почти всегда смерть – это целый акт. Как, например, у Леоноры в «Силе судьбы». А в «Богеме», когда звучит отчаянный крик Рудольфа: «Мими!!!» – у меня всегда текут слёзы.
Слетал последний лист…
Тогда у нас в театре был совершенно гениальный – просто другого слова не подберу – «чёрно-белый» спектакль Льва Дмитриевича Михайлова. Мне он казался настоящей фантастикой. Я тогда не очень хорошо знала легендарный спектакль Франко Дзеффирелли, который «Ла Скала» показывала в Москве во время гастролей 1964 года – с Миреллой Френи, Джанни Раймонди и другими. Видеозаписей спектаклей тогда не было, и у нас показывали только совсем небольшие отрывки из него. И я, репетируя спектакль, почему-то думала, что Лев Дмитриевич находился под влиянием Дзеффирелли. Но для него, безусловно, важнее была та традиция, которая шла от Станиславского. У Дзеффирелли, как всегда у него, просто роскошно был поставлен второй акт – Латинский квартал.
А у Льва Дмитриевича даже во втором акте всё было предельно лаконично. Какие-то столики… бедноватый такой уголок, где сидят наши нищенькие Мими, Рудольф и все их друзья. Понятно, что они не могут себе позволить шиковать. Они, как герой известного фильма про место встречи, которое изменить нельзя, берут себе на
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 73
