Хлопнула дверь, и в буфет шумно вошли машинисты в синих не глаженых форменных костюмах. Геннадий Андреевич, погружённый в воспоминания, сморгнул несколько раз, как это он часто делал, взглянул на часы, испугавшись, что потерял много времени, но оказалось, что пропустил он всего-то не больше двух поездов. А шум из открывшейся двери всё настойчивее приглашал его выскочить на перрон и уехать на останавливающемся поезде.

Киевский вокзал встретил Геннадия Андреевича суетой, запахом угля из печных труб вагонов, радостью встреч и горечью расставаний. Каждый вокзал пах практически одинаково. Добавлялась только специфика каждого направления. Киевский вокзал всегда пах салом и киевским тортом. Курский южной алычой и абрикосами. Казанский чак-чаком и ташкентскими дынями. Ленинградский чопорностью и пирожными из кафе «Север». Ярославский валенками и звоном колоколов Лавры. Павелецкий тамбовским чернозёмом и волжской рыбой. Белорусский заграницей и драниками. Рижский килькой и дюнами. Савеловский пах Подмосковьем.

Очередь в кассы двигалась медленно, и Геннадий Андреевич стал волноваться, что опоздает на электричку. Тут окошко, куда протягивали деньги, а в ответ получали билеты, и вовсе закрылось, и всем пришлось смешиваться через одного, вспомнив, как стоя в пионерском строю, пионер вожатый командовал «на первый-второй рассчитайсь», с очередью в соседнее окошко. Но, как ни странно, движение стало быстрее, и вот уже заветный билет туда-обратно Геннадий Андреевич убрал во внутренний карман тулупа. «Рижская» электричка с твёрдыми деревянными сиденьями и запахом хлорки хлопнула дверьми, как хлопают в ладоши детишки в детском саду – вроде бы одновременно, но все невпопад, и тихонько тронулась, скрипнув колёсами. Пока электричка выбиралась из Москвы, Геннадий Андреевич разглядывал пассажиров. Если бы это был вечер любого дня трудовой недели, то электричка была бы наполнена жителями Подмосковья, которые возвращались с работы домой. Если бы это были летние выходные, то соседями по вагону у Геннадия Андреевича были бы дачники с сумками с едой и ракетками для бадминтона в рюкзаках. Если бы это был бы вечер летней пятницы, то мест бы в электричке не было бы, потому что ехали бы и жители Подмосковья после рабочего дня домой, и дачники с едой и ракетками для бадминтона в рюкзаках. Но сегодня была суббота. Да еще суббота ранней весны, когда подмосковные жители ещё вчера приехали с работы домой, а дачники ещё только покупали ракетки для бадминтона в «Спорттоварах». Вагон был полупустой, а стёкла были запотевшие. На некоторых из них было на инее процарапаны стандартные – здесь были Петя и Саша, кое-где встречались признания в любви с сердцем, поражённым стрелой амура, а на одном был старательно нарисован ромб с большой буквой «С» внутри. Рядом с Геннадием Андреевичем сидела старушка в сером шерстяном платке и видавшем виды пальто, а напротив неё – курносый мальчуган в валенках с галошами и милицейской кокардой на зимней шапке. В конце вагона группа молодых людей что-то тихо пела под гитару. То ли Визбора, то ли Окуджаву. А сзади громко храпел круглолицый мужичок в ушанке набекрень.

– Платформа Победа. Следующая станция Апрелевка, – объявил в громкоговоритель женский голос с прищепкой на носу.

Геннадий Андреевич вздрогнул, как после проверки батарейки языком. Он же собирался выходить на станции «Победа». Название ему показалось знаковым. Он решил, что именно там он найдёт подходящий вариант и вернётся домой с такой нужной ему победой.

– Милок, ты что, проехал свою станцию? – спросила его старушка в сером платке.

– Да, бабушка, проехал. Хотя, признаться, точно не знаю, куда еду. У меня дело важное, но пока не очень для меня понятное. Нужно дачу снять, чтобы ребёнок летом был на природе.

– Ребёночек маленький? – пропустив почти всё сказанное Геннадием Андреевичем, спросила старушка-попутчица.

– Да нет, в школу ходит. Девочка. Марусей зовут, – ответил Геннадий Андреевич, а курносый мальчуган с интересом стал наблюдать за их беседой.

– А когда заезжать хотите? – продолжала спрашивать бабушка.

– Да как только закончится учебный год, мы бы и переехали сразу. Я пишу диссертацию и редко появляюсь в институте. А Анюта пока не работает. У моих родителей своя дача, а родители жены живут в другом городе. Так что мы планировали это лето провести втроём на даче.

– Понятно. Вам двух комнаток с терраской хватит? Речка, правда, не очень близко. Но близко пруд. Ты чаем не рыбак?

– Хватит, бабушка, хватит. Я не рыбак, но от дедушки осталась удочка. Давно хотел посидеть с удочкой у воды. А вы почему меня так подробно спрашиваете? – опомнился Геннадий Андреевич.

– Так милок, у меня есть для сдачи две комнатки с терраской. Там еще в саду столик есть под иргой. И калитка отдельная. А звать меня Надежда Александровна. Можно просто – Лександровна. Пойдём смотреть?

Геннадий Андреевич старался не дышать, чтобы не спугнуть удачу. Правда он по привычке сморгнул пару раз. Лександровна по-прежнему сидела рядом, а курносый мальчуган, как потом оказалось внук старушки, улыбался беззубым ртом.

Наст весело хрустел под ногами, оголяя рыхлый белый снег и зарождающиеся ручейки. Геннадий Андреевич проваливался почти по колено, когда ноги соскальзывали с тропинок, которые вели от сравнительно неплохо расчищенной дороги к домам. Они шли гуськом, друг за другом по тропинке, на которой двоим не разойтись. Впереди шёл курносый внук Надежды Александровны, следом вразвалочку, как гусыня, переваливалась с ноги на ногу сама Надежда Александровна, а следом шёл Геннадий Андреевич. Снег блестел на весеннем солнышке, а Геннадий Андреевич тихонько напевал: «Мы длинной вереницей идём за Синей птицей…»

Геннадий Андреевич два раза смотрел этот классический спектакль Московского Художественного Театра. Первый раз его повела в театр мама. Было это во время зимних каникул. Дул ужасный ветер, и метель, заплетая ноги, так и норовила столкнуть Геннадия Андреевича в сугроб на Тверском бульваре. Бабушка про такую погоду говорила так: «Плохой хозяин свою собаку не выгонит в такую погоду на улицу». Чем дальше они отходили от дома, тем больше ухудшалось настроение у Геннадия Андреевича. Но сказать он ничего не мог, потому что рот его был замотан шарфом. Так, с грехом пополам, они с мамой добрались до театра. К своему удивлению Геннадий Андреевич обнаружил, что таких же