С портрета Репина на нас смотрит молодая женщина с античными пропорциями лица. Простое черное платье, из украшений — узкое золотое ожерелье, обхватывающее шею, и такой же браслет. Она смотрит с легкой полуулыбкой, руки сложены на коленях. Кажется, ничего особенного, но оторваться от ее взгляда невозможно. Именно этот портрет Репин забрал с собой в Куоккалу, на дачу, которая в конце жизни оказалась его последним домом на территории Финляндии (ныне — музей И. Е. Репина в поселке Репино). Перед смертью он внезапно переписал фон картины — из серого сделал его мерцающе-розовым. Возможно, просто хотел еще раз вспомнить Елизавету Званцеву.

Судьба Оболенской, прошедшей школу Званцевой, была тоже непростой — по-другому тогда и не могло быть. Определяющим в личной и художественной истории Юлии Оболенской стало лето 1913 года, когда она с матерью, с ее другом и с подругой по школе Магдой Нахман приехали в Коктебель. Волошин и Оболенская подружатся на всю жизнь, да и другие встречи-знакомства-дружбы того лета станут для многих главными в жизни.

У критика, поэта, художника Максимилиана Волошина — Макса, как все его называли, — гостили москвич Константин Кандауров, любитель, коллекционер и знаток живописи, работавший в Малом театре, а по совместительству являвшийся секретарем объединения «Мир искусства» в Москве. Тогда он еще не художник — писать Кандауров начнет именно под влиянием Юлии. Впрочем, влияние было взаимным. Сначала он станет помогать Оболенской, вдохновлять и поддерживать ее в поисках собственного художественного пути. А после и сам, зарядившись ее энтузиазмом, начнет работать.

Юлия Оболенская. «Коктебель». Крым. 1917

Холст, масло. Вологодская областная картинная галерея

Юлия и Магда ходят на этюды, а также сближаются с компанией Эфронов, Мариной Цветаевой и др. Этому помогает в том числе литературное дарование Оболенской, которая пишет шуточные стихи — впрочем, никак не считая себя поэтессой.

Там, где словно в колыбели,

Убаюкивает море

Бесприютные суда, —

В лучезарном Коктебеле

На торжественном соборе

Обормотского гнезда

Все мы провожали зори

После тяжкого труда…[93]

Вообще, шутки, ирония, карнавал постоянно сопутствовали общению в доме Волошина. Например, Оболенская писала заметки в придуманную газету «Коктебельское эхо» от лица некоего вымышленного Юлиана.

Лето заканчивается, все разъезжаются. А Юлия по мотивам поездки работает над своей первой самостоятельной вещью — «Автопортрет» (сохранился только второй его вариант). С Кандауровым завязывается переписка, которая становится все более и более романтической. На автопортрете художница изображает себя полулежащей, опершись на локоть, на фоне коктебельского пейзажа. Ярко-красное, простого фасона платье и греческие сандалии, гладкая прическа — наряд вне времени, словно из любой эпохи. Так может быть одета и современная девушка, и жительница древней Киммерии. За ее спиной дышат тысячелетия: космический горный вид с фиолетово-рыжими горами и синим блюдцем моря.

Лето следующего, 1914 года оборачивается уже оглушительными романами и не менее оглушительными скандалами. А потом приходит война. Юлия в Петрограде, Константин в Москве с женой и разрешать ситуацию не торопится: «Наши души должны быть вместе. Это тоже соединение, которое должно принести прекрасные и чудные плоды»[94]. Роман продолжается в письмах и в творчестве.

Оболенская начинает участвовать в петербургских и московских выставках, устройством которых занимается Кандауров. Он покупает для Юлии старинных игрушечных зверей для натюрмортов, холсты разного цвета, обсуждает эскизы работ, предлагает идеи картин: «По-моему, все прекрасно, и я только прошу, как можно больше удержать намеченные краски. Очень рекомендую дать четкий рисунок пальм… Работай, моя радость. Как все прекрасно!»[95] «Я давно мечтала о том, чтобы живопись стала моим языком, — но на деле выходило иное; она была отдельно, а я с моей жизнью отдельно. Теперь я каждую вещь пишу, как письмо тебе, и знаю, что ты все прочтешь, как буквы. Поэтому живопись слилась с моей жизнью, стала моей душой», — пишет она в ответ[96].

На выставке в Москве в 1915 году — целый зал работ Оболенской, почти полтора десятка картин. Кандауров выступил импресарио Юлии на этом дебюте, и работа не пропала зря — молодую художницу заметили, ее живопись не потерялась даже на фоне громких скандалов с футуристами.

А уже в начале 1916-го Юлия с родными перебралась в Москву. За ней переехала и Магда Нахман. Начался новый, московский период. Близкая дружба с четой Ходасевичей, переписка с Волошиным. После революции жизнь повернулась так, что все были заняты в основном выживанием. Оболенская участвует в общественных работах — чистит от снега железную дорогу, дворы, крыши. Как художница берется за любое дело: рисует плакаты, оформляет улицы к празднику. Времени и сил на собственное творчество почти не остается.

Все больше друзей покидают страну — в эмиграцию уезжают Ходасевичи, Магда с мужем, Марина Цветаева с Сергеем Эфроном. Волошин продолжал жить в Крыму, который переходил от красных к белым и обратно. Кандауров так и не собрался уходить из семьи. О том, как тогда выживали, дают представление строчки писем Юлии: «Еще для праздника пили кофе с черным сухарем и сахарным песком (немного выдали). Сухарь пахнет мылом, сахарный песок — керосином, кофе ничем не пахнет, потому что его там и нет»[97].

Тянутся 1920-е — череда потерь, болезней, расставаний, смертей. Практически все, кто составлял круг общения, — художники, поэты, писатели, театралы — либо эмигрировали, либо умерли, либо вынуждены оставить творческие искания ради ежедневного заработка. Серебряный век окончился безвременьем. А в личной жизни, осложненной состоянием здоровья Константина Васильевича, также накопилась усталость. Пару раз они ездят в командировки в Туркестан; от них остаются легкие, акварельные зарисовки Оболенской — туркменка на верблюде, галдящий рынок Бухары, стоянка в пустыне. Правда, за этими яркими картинками в письмах встает иная реальность: голод и страшные болезни из-за антисанитарии, косившие людей тысячами.

В это время в Москве, сопротивляясь застою в художественной жизни, Кандауров создает объединение художников под бодрым названием «Жар-цвет», идейно наследующее ушедшему «Миру искусства». Общество открыто для всех желающих. Однако