справедливо отмечает, что стремление идти навстречу союзникам в стратегических вопросах с каждым разом все более и более превращало Восточный фронт во второстепенный: «Нарочское наступление – результат ошибочного завышения приоритета союзнического долга, неправильного выбора направления главного удара, сделанного под давлением Франции и Великобритании, технической неподготовленности к операции такого масштаба. Ответственность за это можно равномерно распределить на императора, начальника штаба его Ставки и Военного министра. Кроме того, эта операция показала несостоятельность в новых условиях весьма распространенной в русской армии теории превосходства духа над техникой»[3]. Отсутствие самостоятельной стратегии – это всегда «избыточная» и напрасная кровь десятков, если не сотен, тысяч солдат и офицеров.
Неудача мартовского наступления на озере Нарочь, выявившая массу недостатков в подготовке войск и боевой технике, тяжело повлияла на сознание солдат и офицеров, лишний раз давая доказательства того, сколь трудно бороться с немцами. Борьба с могучим противником – только для сильных духом, привыкших умирать, но не покоряться неизбежности. Действенным выходом из создавшейся ситуации объективной невозможности осуществить прорыв неприятельского укрепленного фронта и затем развить успех на десятки и сотни километров в глубину мог стать перенос главного удара на Восточном фронте в кампании 1916 г. против австрийцев. По качеству своей боевой подготовки, силе духа солдат и офицеров, вооружению русские неизменно превосходили австрийскую сторону. И, главное, ни русские военачальники, ни русские солдаты не боялись австрийцев вообще: психология также оказывалась на стороне русских.
Поэтому еще в конце 1915 г., приступая к первоначальному этапу наметок оперативно-стратегического планирования на кампанию 1916 г., М. В. Алексеев намеревался сосредоточить главную русскую группировку южнее Полесья, на Юго-Западном фронте против австрийцев. Развить успех были призваны громадные конные массы. Однако под давлением союзников русское политическое руководство было вынуждено перенести главный удар севернее Полесья, в полосу обороны германских армий.
Не сумев отстоять собственной точки зрения и, главное, независимого военного планирования, русская сторона была обречена на добычу малых успехов большой кровью, подобно англо-французам. И если учесть, что русские армии в техническом отношении в большой степени уступали противнику, то эта кровь должна была бы быть еще большей.
Русская армия к весне 1916 г.
1915 г., второй год войны, стал самым тяжелым для Российской империи, взвалившей на себя непосильную ношу участия в мировой бойне. В ходе Великого отступления русских армий противнику была отдана вся русская Польша, часть Литвы, часть Западной Белоруссии и Западной Украины; сдана обратно большая часть завоеванной в 1914 г. Галиции. Была потеряна масса боевой техники: русские армии к началу 1916 г. имели на своем вооружении меньше артиллерии и пулеметов, чем в июле 1914 г.
К началу войны в русской армии числилось 5588 3-дм легких полевых орудий и 4157 пулеметов. К началу 1916 г. эти цифры составляли соответственно 4,3 тыс. 3-дм легких полевых орудий и более 4 тыс. пулеметов системы Максима. Правда, в войсках числилось еще и две сотни пулеметов системы Кольта. Также на вооружении было и некоторое количество неучтенных трофейных пулеметов[4]. Офицер 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка вспоминал, что если в 1915 г. в полку было всего 5–6 пулеметов, то уже весной 1916 г. – пулемет был в каждой роте, а то и по два пулемета на роту[5].
Количество пулеметов к 1 февраля 1916 г.: системы Максима – 4558, Кольта – 553, Мадсена – 326, Гочкиса – 2, переделанные под русский патрон трофейные – 372, не переделанные трофейные – 521. Военное министерство ожидало поставок из-за границы до 1 июля 1917 г. – 34 850 пулеметов, а пока – поступит к 15 апреля с русских заводов – 1375, поступит с 15 апреля по 15 июня – 1200. Действительно, постепенно войска насыщались этим оружием. К 15 ноября 1916 г. в действующей армии насчитывалось уже 13 903 пулемета, в том числе 10 445 системы Максима, 1261 – Кольта, 459 других систем, 1738 – трофейных[6].
Количество пушек представляло собой следующие цифры к 1 февраля: легкие – 4587 (в ремонте – 1192), горные – 406 (13), 48-линейные гаубицы – 585 (73), 6-дюймовые скорострельные гаубицы – 297 (52), 42-линейные скорострельные пушки – 72 (38), прочие тяжелые орудия – 516, прочие крепостные старые пушки – 325[7].
Легкие орудия имели по более чем тысяче снарядов на единицу, тяжелые – около полутысячи. Избыток снарядов составляли «исключительно шрапнели»[8]. Из приведенных цифр видно, сколь велики были потери русской армии в технике за полтора года войны: за первые полтора года войны войска получили 6136 пулеметов (в том числе 1057 из-за границы) и 1703 полевых 3-дм орудия.
Главной потерей первых полутора лет войны, конечно, была кровь сыновей России. Потери в живой силе превзошли все предвоенные расчеты и ожидания. Никто не мог предположить, что человеческие потери будут так велики, и что две пятых этих потерь будут составлять пленные. С начала войны по 1 ноября 1915 г. русскими армиями было потеряно 4 360 000 чел., в том числе 1 740 000 пленными. Из этих потерь 2 386 000 (54 %) было утрачено в ходе Великого отступления с 1 мая по 1 ноября 1915 г.[9]
Проблемой стало то обстоятельство, что за данный период времени русская действующая армия утратила весь свой кадр, в том числе и в офицерском составе. В 1915 г. погибли последние кадры, что еще оставались в войсках к началу кампании. 1 423 000 чел. состава кадровой армии, бывшей до войны, растаяли еще до начала Великого отступления, в операциях 1914 г. и зимней кампании в лесах Восточной Пруссии и на горных склонах Карпат. Теперь же, в ходе кампании 1915 г., страна потеряла почти весь обученный запас, вообще бывший в стране до войны. В строю оставались единицы тех, кто проходил военную службу до войны: действующая армия приняла характер милиционной армии.
Поэтому к началу 1916 г. главной проблемой стало то, что для воспитания и обучения новых контингентов, которые, повторимся, никогда ранее не держали в руках оружия, не хватало учителей. То есть офицеров и унтер-офицеров, в своем большинстве уже истребленных в кровавом горниле боев. Так, перед войной кадровый офицерский состав насчитывал около 43 тыс. чел. Вместе с призванными в ходе мобилизации офицерами запаса и произведенными поручиками в июле – августе количество офицеров дошло до 80 тыс. Потери в 1914–1915 гг. составили 45 115 офицеров[10].
Участник войны пишет: «Число офицеров было совершенно недостаточным. В полках оставалось не более 15–20 кадровых офицеров; выбывших заменила полная энтузиазма молодежь, вступавшая в военные училища в 1914 г.; а их поредевшие ряды пополняла молодежь последующих выпусков из военных училищ и школ прапорщиков, уже носившая в себе элемент усталости от войны, появившейся в России в 1915 г. Некомплект
