— А сыграло свою роль стремление Сталина к абсолютной власти?

— Вероятно, да. И стремление Троцкого тоже. Новая волна кардинальной политизации судебных процессов началась во второй половине 1920-х, во времена, когда партия готовилась к великому перелому — от НЭПа к ускоренному строительству объектов тяжелой промышленности, к коллективизации («колхозизации») сельского хозяйства и культурной революции, которая в данном случае не играла важной роли. У перемен, инициатором которых стала «группа Сталина», в которую, кроме генерального секретаря ЦК, входили Вячеслав Молотов, Серго Орджоникидзе, Лазарь Каганович, Климент Ворошилов, Сергей Киров и те, кому они, по разным причинам, доверяли чуть меньше — Анастас Микоян, Валериан Куйбышев, Михаил Калинин. В группе Сталина далеко не все были абсолютными единомышленниками. Например, взгляды Орджоникидзе были гораздо шире, чем принципы, которых придерживался Каганович, хотя они дружили. «Товарищ Серго» считал, что ради решения великих задач следует объединять людей разных воззрений на основе общих взглядов на главные проблемы. Тем более, что партия и так собиралась привлечь к сотрудничеству зарубежных специалистов. Без них ускоренная индустриализация была попросту невозможной.

— В то время в СССР работало немало иностранцев…

— В партии (а она к середине 1920-х контролировала в стране больше, чем любая другая организация) собирались наладить отношения с иностранными специалистами (вплоть до некоторых миллионеров, таких как Альберт Кан и Арманд Хаммер). И в то же время даже сотрудничество с бывшими меньшевиками и матерыми иностранцами не излечило некоторых партийцев от недоверия по отношению к технической интеллигенции, инженерам и иностранным профи. Это явление называли «спецеедством». «Старые» инженерно-технические кадры в царские времена были привилегированной прослойкой. Их вечно не хватало, их всегда было мало, их ценили, платили высокое жалованье сразу после получения дипломов, во время строительных работ селили, в отличие от рабочих, в комфортабельных коттеджах. Как таким доверять?

— Рабочие требовали репрессий?

— В годы НЭПа рабочие проявляли свое недовольство «спецами» достаточно красноречиво: «Я сидящий удивляюсь, как это так: свобода, равенство и нельзя говорить правду этим зарвавшимся хозяйчикам» [6]. «Что нужно сделать чтобы приподнять производительность труда на нужную высоту… Нужно сократить лишних спецов. Проверить производственные знания спецов. Уничтожить спецовское издевательство над рабочими… Уничтожить разногласия между спецами и рабочими» [7]. «Главные виновники, конечно нач. цеха и его помошники, мастера их недосмотр, но они всегда найдут на что свалить вину и вся тяжесть опят таки целиком ляжет на плечи рабочих…». И такими письмами были завалены и редакции, и партийные ячейки.

— К ним прислушивались?

— Сталин (под этой фамилией мы определяем целое направление в тогдашней политике) внимательно следил если не за общественным мнением в целом (в аграрной стране такое невозможно), то — за тем, что творилось на душе рабочих. Они зависели от партии, но и партия во многом зависела от пролетариата. Стало ясно, что «прижимание спецов» вызовет энтузиазм среди приверженцев партии. А рабочие были недовольны высокими зарплатами инженеров, не хотели выполнять сверхурочных работ, жаловались на откровенную слабость профсоюзов, которые вроде бы стояли за «простых работяг», но не слишком рьяно и эффективно.

— А что же оппозиция?

— В 1928 году, когда стало ясно, что в партии образовалась влиятельная правая оппозиция (хотя она не признавала себя некоей спаянной организацией), письма рабочих против инженеров все более явно стали напоминать доносы. Под удар подпадали не только «спецы» с дипломами, но и народившаяся «рабочая аристократия». «Гнать верх бесконечно, хотя бы отдельной группе рабочих, в особенности в наше время, когда по всем отраслям хозяйства идет усиленная борьба за снижение себестоимости, нельзя. Конечно люди работали сверхурочное время. Но разве это оправдание? Разве у нас безработица изжита?» Судя по репертуару аргументов, письма помогали писать рабочим партийные или профсоюзные товарищи, у которых имелась явная цель: закрутить гайки перед индустриализацией. Хотя…

— Были сомнения?

— Сплошные сомнения и споры. Сталин далеко не во всем поддержал эту линию. И в 1930-е годы, обрушив репрессии на партийные, инженерные и управленческие руководящие кадры, он только укрепил положение «рабочей аристократии», запустив пропаганду «знатных людей страны», «маяков» — то есть рабочих-передовиков, имена которых знала вся страна. И получали они очень прилично. Это шахтер Алексей Стаханов, ткачихи Дуся и Маруся Виноградовы, трактористка Паша Ангелина, машинист Петр Кривонос, целая плеяда летчиков и многие другие герои труда, без которых невозможно было представить себе предвоенный Советский Союз. Всяческие подчеркивалось, что эти достойные люди не только отлично работают, но и отлично живут, например, могут приобрести собственный автомобиль.

И так рассыпается концепция историков о «тоталитарном режиме», которое превратило общество в глину, из которой можно вылепить всё что угодно — и открывается гораздо более сложное соотношение между обществом и политической властью.

— Но грозные судебные процессы все-таки начались?

— Первым мощным ударом и по правой оппозиции, и по инженерам и заодно по «иностранным» (в данном случае — немецким) спецам стало «Шахтинское дело». В 1928 году в СССР все не ладилось: собрали плохой урожай, нэпманы пребывали в кризисе, и от их уже было не жалко избавиться в надежде на более компетентное и честное государственное управление. А тут еще Николай Бухарин и Алексей Рыков — лидеры «правых» — осторожно выступали и против тотальной коллективизации, и против «спецеедства». Очень кстати оказалось сообщение из города Шахты, что неподалеку от Ростова-на-Дону. Уже летом 1927 года компетентные органы арестовали нескольких инженеров и управленцев Донецко-Грушевского рудоуправления «Донугля». Следствие и аресты продолжались несколько месяцев. А уже весной 1928 года Политбюро обсуждало факты организованного вредительства в Шахтах. Горных инженеров обвиняли в умышленном саботаже и срыве работы. Зачем? Ни больше ни меньше, чтобы сорвать индустриализацию.

— Всех расстреляли?

— Конечно, нет. Обвинитель Николай Крыленко и судья Андрей Вышинский не жалели красноречия, чтобы поплотнее «прижать» этих людей. Обвиняемых было много. 11 из них приговорили к расстрелу. Но расстреляли только пятерых: советская власть проявила гуманизм. Несмотря на громы и молнии, которые метало обвинение, нескольких обвиняемых (в том числе — двоих немцев) оправдали. Пройдет 8–9 лет — и все станет гораздо жестче.

— И после этого начались репрессии?

— Главное, к чему приучило «Шахтинское дело» общество — это