дочери на побывку (никак не могу отрешиться от современной терминологии!), была во время этих событий в крепости Свеаборг, где вспыхнуло восстание. Дед, кажется, находился в отлучке. Семья оказалась в осаде и под огнем в буквальном смысле слова. Прадед не потерял присутствия духа. Воспользовавшись короткой передышкой между обстрелами, он в полной генеральской форме вышел к солдатам, которые вели огонь, угостил их папиросами из своего портсигара и договорился с ними, что они на время прекратят стрелять и дадут возможность молодой матери с малолетними детьми перейти в безопасное место. Жизнь семьи была спасена. Уже этот эпизод говорит о том, что прадед был не робкого десятка. Ведь его самого запросто могли пустить в расход как его превосходительство.
У деда не все клеилось по службе. Причиной разлада с начальством послужило то, что дед настаивал на укреплении Аландских островов, с тем чтобы подводные лодки и корабли возможного противника не могли беспрепятственно шастать по Финскому заливу. Однако военно-инженерное управление в Петербурге этот проект не поддерживало. Не берусь судить, почему. То ли потому, что не было средств, то ли потому, что в военных и придворных кругах были сильны пацифистские иллюзии, которые особенно усилились после встречи Николая II с императором Вильгельмом, то ли вследствие влияния при дворе немецкой партии. Но как бы там ни было, проект деда не получил поддержки. Кажется, дед обращался по этому поводу с прошением на Высочайшее имя, но и там потерпел фиаско. А это задержало его представление к очередным воинским званиям. На Первую мировую войну дед отправился полковником и был произведен в генералы лишь во время войны незадолго до Февральской революции. Впрочем, нет худа без добра. Может быть, это обстоятельство впоследствии и спасло семью от расправы. События Первой мировой войны показали, что по существу дед, по-видимому, был прав. Отсутствие оборонительных сооружений привело к тому, что немецкие подлодки получили возможность шнырять по всему Финскому заливу. Если я не ошибаюсь, до войны проекты деда где-то у нас хранились, хотя это и было небезопасно. Какая судьба их в дальнейшем постигла – судить не берусь.
А вот с рабочим людом, в том числе и с финскими рабочими, дед ладил отлично. Он нанимал их в большом количестве для осуществления своих проектов – как военных, так и гражданских. При расчетах не мелочился, не придирался по пустякам, словом, был строг, но справедлив. Видимо, не забыл свои молодые годы в Петербурге в период обучения в Академии. Его подчиненные это помнили, и когда в Финляндии во время войны стала ощущаться нехватка продовольствия, а дед находился на фронте (был он на Южном фронте), систематически снабжали семью деда продуктами, говоря при этом: «Мы не можем допустить, чтобы семья нашего инженера голодала». Спустя несколько десятилетий бабушка со слезами об этом рассказывала.
Дед и бабушка систематически наезжали в Петербург, иногда брали с собой и детей. Бабушка с детьми навещала Николая Леонтьевича Бенуа, который приходился братом бабушкиной матери. Николай Леонтьевич был человеком состоятельным и делал детям очень богатые подарки. Насколько я мог установить, моя бабушка приходилась двоюродной сестрой Александру Николаевичу Бенуа, который в возрасте 90 лет умер в Париже. Следовательно, его сын Николай Александрович Бенуа, главный художник знаменитого миланского Ла Скала, – троюродный брат детей Глушковых, в том числе и моей матери[36].
Впоследствии бабушка не раз рассказывала о посещении вместе с дедом Петербурга. Располагались они в гостинице при Офицерском собрании (ныне там находится Дом офицеров, пребывающий в крайне запущенном состоянии). Бывали они и в петербургских домах. Из рассказов бабушки мне врезался в память такой забавный эпизод. На одном из приемов, как в то время было принято, объявлялось, кто из господ изволил прибыть. В числе других прибыли отец и сын по фамилии Сукины́. Лакей или кто-то другой объявляет: «Сукин-отец, Сукин-сын». Но, разумеется, при этом все приглашенные сохраняли невозмутимость. И прислуга, и гости были вышколены.
Началась Первая мировая война (или, как говорили представители старшего поколения, Первая германская война). Дед, как я уже сказал, попал на Южный фронт. После Февральской революции он вернулся в Финляндию, где в то время брали верх антирусские настроения. Несмотря на это, депутацией именитых финских граждан деду было предложено место главного архитектора Гельсингфорса. Дед от этого во всех отношениях заманчивого предложения отказался, заявив, что его место в России. Бабушка была против того, чтобы покинуть насиженное место в Гельсингфорсе, но дед настоял на своем. В довершение ко всему дед все деньги, которые хранились у него в банке и предназначались для того, чтобы дать детям образование за границей, обратил в керенки.
Бабушка перед отъездом со слезами раскрыла своим товаркам один семейный секрет. Как я уже писал, Глушковы любили принимать у себя гостей. Особым успехом среди угощений, которыми потчевали гостей, пользовались пирожки с грибами. Бабушкины подруги умоляли ее раскрыть секрет приготовления пирожков, но она его не выдавала. Секрет оказался очень простым. В кондитерской Фацера (эта фирма существует в Финляндии и сейчас) закупали в большом количестве полые пирожки без начинки, после чего их набивали грибами, приготовленными на домашней кухне кухаркой. Не знаю, перешел ли к кому-то этот секрет. В Гельсингфорсе Глушковых провожала тетя Наташа с дочерьми и любимец семьи – шотландская овчарка Чарли. В Финляндии дед решил ехать на Украину – то ли потому, что добраться в Петроград прямым путем было нельзя, то ли потому, что его потянуло на Родину. А надо сказать, что, по словам бабушки, он был большим националистом. Любимой его песней была «Дивлюсь я на небо…». Так что доживи он до сегодняшних дней, вполне возможно, оказался бы или в рядах Руха, или в команде Кравчука. По прибытии на Украину семья осела в Виннице. Дед поступил на службу в Красную Армию и был начальником инженерных частей Подольской губернии. Но, видимо, он с ужасом воспринимал все происходящее, постоянный переход власти из одних рук в другие. Бабушке он не раз говорил, что за один год жизни в Финляндии он отдал бы всю свою оставшуюся жизнь, и просил у нее прощения за то, что подверг семью таким испытаниям. Жить ему оставалось совсем немного. В одной из командировок он заразился сыпным тифом. Едва переступив порог дома, сказал, чтобы к нему никто не подходил, а одежду его нужно сжечь. Вскоре он умер. Произошло это в Виннице в 1919 году, там он и был похоронен.
А вскоре семью постигло новое испытание. Однажды к дому, где
