В своих воспоминаниях С.С. Бирюзов ни слова не пишет о своей встрече с И.В. Сталиным, состоявшейся в июне 1945 г. В журналах записей лиц, принятых Сталиным, сделана запись о приёме 29.06.1945 г. с 22 часов 55 минут до 23 часов 50 минут (без малого час), в котором участвовали маршал Толбухин, генерал Бирюзов, болгарский военный министр Велчев, начальник штаба болгарской армии Кинов.[101]

Речь шла о вопросах, связанных со строительством болгарских вооружённых сил, в решение которых были вовлечены и Толбухин, и Бирюзов. Но отразить эти вопросы в своих мемуарах С.С. Бирюзов не счёл возможным. Понятно, что круг вопросов, которым занимался Сергей Семёнович в Болгарии, связан с обеспечением порядка, военной дисциплины, политической стабильности в стране.

В связи с этим исключительный интерес представляют воспоминания К.М. Симонова:

«Мы приехали в Софию глубокой ночью, и утром я ещё спал, когда за мной явился офицер из штаба Бирюзова с приказанием немедля доставить меня к генерал-полковнику. Я обрадовался, вообразив, что Бирюзову сказали о намерении корреспондента «Красной звезды» попасть к югославским партизанам, и он сегодня пораньше с утра вызывает меня по этому поводу. Но оказалось, что причина срочного вызова к Бирюзову совершенно другая и крайне для меня неприятная.

Когда я открыл дверь, ходивший по кабинету Бирюзов резко повернулся ко мне. Его умное длинное лицо было в этот момент сердитым. Он был зол и не считал нужным скрывать это. Закрыв за собой дверь, я проговорил всё, что полагалось в таких случаях – что корреспондент «Красной Звезды» подполковник Симонов по его приказанию явился, – и с вдруг возникшей тревогой ждал, что будет дальше.

Руки мне Бирюзов не подал, но и по стойке «смирно» не поставил. Сел за стол и показал, чтоб садился напротив него. Обращался ко мне не по званию, а «товарищ Симонов», но говорил накалённо. Оказывается, наши болгарские товарищи из Общества болгаро-советской дружбы, пока я ездил в Рильский монастырь, не помню уж, не то расклеили афишу о моём воскресном литературном утреннике, не то напечатали билеты, и это дошло до Бирюзова.

Он жёстко спросил: кто мне давал разрешение на устройство публичной встречи? Я стал было объяснять, как и почему всё это вышло, что предложил это не я, а мне, и что, по-моему, всё это может оказаться хорошим и полезным делом, но Бирюзов прервал меня, ещё раз жёстко повторив вопрос: кто разрешил мне эту встречу?

Пришлось ответить, что никто не разрешал.

– Так вот, я запрещаю её вам, – сказал Бирюзов.

– Её не будет. Ясно?

Я сказал, что ясно, но как же теперь отменить её? И, не удержавшись, спросил:

– А почему, собственно, её нужно отменять?

– А вам это всё ещё непонятно? – с иронией сказал Бирюзов.

Я ответил, что нет, мне это непонятно.

– Ну, хорошо, раз так, придётся вам это разъяснить! – сказал Бирюзов.

Не могу, а потому и не буду пробовать дословно восстанавливать всё, что он мне сказал. Но смысл сказанного помню. Он начал с того, что мои ссылки на болгарских товарищей, с которыми я договаривался, неуместны, потому что мы ещё и до сих пор находимся в состоянии войны с Болгарией и пока что силою обстоятельств, к сожалению, вынуждены, обращаясь к болгарам, употреблять не слово «товарищи», а слово «господа».

Заместитель председателя Союзной контрольной комиссии, заместитель командующего Южной группы войск, главный советник Болгарской Армии, командующий 37-й армией генерал-полковник С.С. Бирюзов (третий слева) с представителями командования Болгарской армии. София, 1945 г.

В Софии сидят представители союзных, так же, как и мы, всё ещё находящихся в состоянии войны с Болгарией государств, их корреспонденты и их разведчики. Если я всего этого не понял и не заметил, это не делает мне чести. В этих условиях утренник дружбы, устраиваемый в Софии подполковником Советской Армии, пока неуместен и может дать повод для враждебных нам инсинуаций. А возможно, уже и дал. В другое время и в другом месте, если б позволила служба, он и сам бы, возможно, пришёл послушать «Жди меня», но не сейчас и не здесь. А сейчас и здесь публичная встреча им запрещена.

– А как же теперь быть? – спросил я. – Как теперь это объяснить?

– А это уж ваше дело. Заявите, что вы больны.

Он встал, явно не считая нужным дальше говорить со мной на эту тему.

Я тоже встал, но вместо того, чтобы попросить разрешения идти, сказал, что объявлять себя больным не могу и не буду! Вожжа попала под хвост; притворяться я не умел, и объявлять себя больным казалось стыдным. Мой ответ взорвал Бирюзова, и раньше злого на меня, но до сих пор сдерживавшего гнев. Он сказал, что раз так, то отмену встречи объяснит и без меня. А мне он приказывает в 24 часа покинуть Болгарию, чтобы тут и духу моего не было! И холодно добавил:

– Идите.

Я повернулся через левое плечо и вышел.

Через двадцать четыре часа, вытуренный Бирюзовым из Болгарии, я, добравшись на чьей-то попутной машине, был в Бухаресте. Встряска была основательная; став к тому времени довольно известным писателем, я, по совести говоря, был изрядно разбалован добрым, а подчас и слишком добрым отношением к себе фронтового и армейского начальства. Но хоть я и злился на Бирюзова, но всё-таки понимал, что прав он, а не я. А кроме того, этот давший мне выволочку генерал чем-то понравился мне. Наверно, будь я кадровым военным, предпочёл бы служить под началом у такого вот человека, у которого да – это да, а нет – это нет.

Во всяком случае, лет через шесть после этого, когда шла война в Корее, и туда вызвался ехать военным корреспондентом от «Литературной газеты» Александр Чаковский, я вспомнил о находившемся на Дальнем Востоке Сергее Семёновиче Бирюзове. Чаковский уже был в пути, а мне, как редактору, хотелось, чтобы нашему военному корреспонденту помогли там, на Дальнем Востоке, поскорее попасть в самую гущу событий, в Корею. И я позвонил Бирюзову. Начал с того, что напомнил о нашей встрече в Софии, и попросил, приняв военного корреспондента «Литературной газеты», по возможности сделать