что террористы сумели изменить быт русских государей, их искони-традиционное, свободное личное общение со своим народом. От начала террористических актов в 1878 году, в течение без малого всех последних сорока лет монархии, государи наши окружили себя непроницаемой сетью колючей проволоки, которую представляла полицейская и военная охрана Царя. Правительство царское наше слишком мало обращало внимания на морально-разлагающее влияние на народную психику той китайской стены охраны, которая окружала наших последних государей. Лично я убежден, что в этой системе охраны Царя была у нас колоссальная утрировка, мало достигающая своей прямой цели — безопасности монарха, и губительно вредная в смысле умаления престижа царской власти. Исконное русское монархическое чувство привыкло и любило видеть своих Царей с одной стороны в боевом блеске, пышности и великолепии придворного окружения, но и с другой стороны — в свободной, доверчивой близости царского обращения среди любящего его народа. Пышность, помпа, этикет не были уменьшены, а, пожалуй, даже увеличены в последнее царствование, но зато доступность Царя для народа была почти сведена на нет. Припомним, что такое были приезды Царя в первопрестольную, якобы архимонархическую по чувствам Москву.
Четыре линии охраны всего железнодорожного пути, по две с каждой стороны. На первую линию приблизительно за неделю до проезда царского поезда наряжались со всех сел крестьяне; на вторую ближайшую к полотну линию — целая мобилизация полков. И всё это дежурило и день, и ночь, иногда по неделям, ожидая обратного проезда поезда. В качестве земского начальника Московского уезда я знаю, какое неудовольствие среди крестьян это вызывало.
А бесчисленные рассказы среди оппозиционной публики, что подплывала какая-то барка к железнодорожному мосту, не ведая о царском проезде и строгостях, что часовой несколько раз окликал едущих на барке, что последние не могли остановить барку, сносимую течением и что часовой, следуя наказу, убил из ружья барочника? Вероятно, всё это в рассказах оппозиционно настроенной публики преувеличивалось — но молва создавалась, нелестная для царского престижа. А большие станции, на которых все поезда останавливались для проезда царского поезда, окна во всех вагонах стоящих поездов поднимались, публика с перрона станции сгонялась и запиралась в самом помещении станции? Всё это производило тягостное впечатление. А Кремль Московский во время царских выходов — иногда наполовину пустой или наполненный детьми-воспитанниками учебных заведений?
А, наконец, самая резиденция Царя? Вот как описывает ее и свое впечатление в недавно вышедших мемуарах германский кронпринц: «Моя жена и я были приглашены в Царское Село (в 1903 г.). Здесь всё походило на усадьбу богатого помещика, если бы полицейские и военные меры предосторожности не напоминали на каждом шагу о том, что мы были гостями государя, не доверявшего своему собственному народу. Снаружи парка за железною решеткою стоял кордон казаков, которые денно и ночно объезжают парк, высматривая всё, что могло бы возбудить подозрение. В парке стояло бесчисленное множество часовых, даже во дворце можно было натолкнуться на двойные посты часовых с примкнутыми к ружью штыками. Я помню, сказал своей жене, что здесь чувствуешь себя как в тюрьме и что я охотнее бы согласился быть взорванным на воздухе бомбой террориста, чем долгое время терпеть подобную жизнь.
Одна мучительная прогулка в закрытом автомобиле в Царском особенно живо запечатлелась у меня в памяти. Путешествие (по окрестностям Царского) длилось около 4 часов. Впечатление было унылое и глубоко гнетущее душу. Все места, мимо которых мы проезжали, были как бы вымершие: ни одному из жителей не было разрешено показаться на дороге, или даже в окнах. Всюду только солдаты и полиция. Неприятная тишина, на всем глубоко давящая тяжесть. Нет, если действительно нужно было так скрываться, то это была жизнь, ради которой не стоило жить»[99].
Ответим на некоторые вопросы и мысли, выраженные кронпринцем. Первый вопрос: нужно ли было так скрываться? Спасли ли Сипягина, Плеве, Столыпина, великого князя Сергея усиленные охраны, которыми они были окружены? При готовности собою жертвовать, какая, несомненно, была у фанатиков-конспираторов, всегда при всякой охране можно найти случаи бросить бомбу или выстрелить из револьвера. Конечно, я не отрицаю правильности поговорки: береженого Бог бережет. Тем не менее мне всегда казалось, что эта громоздкая неуклюжая, топорная охрана вроде оберегания железнодорожного пути линий ничего не понимающими в деле политической охраны мужиками и второй линии солдат была совершенно бездельная и вредная чепуха.
Когда мне случалось высказывать это мое мнение моему дяде Александру Васильевичу, приближенного ко двору генерал-адъютанта, он по существу согласился, но говорил: «Никто из ведающих делом охраны не возьмет на себя ответственности предложить отменить эту хотя бы и ненужную охрану. А вдруг что-нибудь после отмены случится, кто явится виноватым?».
Если это подленькое чувство боязни ответственности мешало приближенным к Царю лицам устранять излишние стеснительная меры охраны, то легко себе представить, как полиция пересиливала где-нибудь в провинции меры охраны при проездах и посещениях государя.
Другая мысль кронпринца, на которой я желал бы остановиться, с его стороны, может быть, является не более как фанфаронадой, но нельзя не согласиться, что для поддержания престижа монархии государям лучше было бы идти на риск быть взорванными бомбой, чем терпеть подобную унизительную для царского достоинства охрану. Подумаем только какая вопиющая ложь: по правительственной идеологии этот возлюбленный всем народом монарх, и этот монарх по той же правительственной практике может ездить по железным дорогам своей страны не иначе как за двойным кордоном тысячей людей, мобилизованных для охраны пути!
Виноваты ли в этом только приближенные по своему весьма обычному в России холопству и подлой угодливости? Увы, если в подданных действует угодливость, то кому-нибудь она угодна, и трудно снять в этом отношении ответственность с самих монархов. По-моему мнению, всякое звание несет в себе и обязанности, и обязанность монарха быть на своем посту храбрым. Мне кажется, храбрости недостаточно было и у Александра III и у Николая II.
Я никогда не принадлежал к придворному кругу; даже большую часть жизни я провел или москвичом или провинциалом, служа на «земле» по выборам. Я, значит, мог судить о впечатлении, производимом этой охраной Царя на большую публику. Оно было самое тягостное, и, на мой взгляд, эта как будто бы мелочь — система охраны Царя — сыграла колоссальную роль в подрыве чувства любви народа к Царю, т. е. в подрыве самого важного, в подрыве монархической психики, в подрыве престижа монархии.
Во времена Николая Павловича были в моде маскированные балы при дворе, и я слышал от отца, что в эти вечера балов во дворец мог входить всякий с улицы, не
