и даже возникающей в нем враждой, не устраняя их полностью. Макиавелли подчеркивает эту мысль прежде всего тем, что уподобляет различные социальные группы «гуморам», или «телесным сокам», – этот термин заимствован у великого греческого врача Гиппократа, «отца медицины», жившего в V веке до н. э. Наука эпохи Возрождения ничего не знала о вирусах и бактериях. В ней считалось, что все болезни происходят от дисбаланса четырех основных компонентов организма: черной желчи, желтой желчи, флегмы и крови. Согласно взглядам, господствовавшим в XVI веке, преобладание той или иной «влаги» могло вызвать различные заболевания – и поэтому требовалось немедленно вернуть равновесие, пусть даже для этого пришлось бы прибегнуть к особым диетам или к употреблению веществ, которые помогут больному вывести избыток жидкости через пот, слизь, мочу, рвоту или диарею и тем самым восстановить гармонию. Неоднократно обращаясь к этому образу, Макиавелли предполагает, что нечто подобное применимо и к государствам – и из этого следуют два важных вывода. Во-первых, приравнивая социальные группы к «телесным сокам», он признает, что невозможно обойтись без конфликтов, поскольку социальные слои, подобно жидкостям в организме, постоянно стремятся возобладать друг над другом. (Для Макиавелли не существует идеи о стабилизирующем правлении среднего класса, вдохновленной Аристотелем и столь популярной среди гуманистов XV века.) Здоровье, таким образом, воспринимается как передышка в череде последовательных нарушений равновесия, поэтому идеальная гармония в лучшем случае иллюзорна, а в худшем – носит патологический характер. У медицинской метафоры, к которой обращается Макиавелли, есть и второе следствие: ни один из «телесных соков», составляющих город, невозможно устранить – и более того, поступать так просто нельзя. При этом благополучие республики связано не со спокойствием, которым сопровождается устойчивое народовластие или безмятежное правление грандов, а с тем, сохраняется ли динамичное и довольно ненадежное равновесие сил (о полном устранении богатых в соответствии с марксистской классовой борьбой не стоит и говорить). А это значит, что, несмотря на явные симпатии, которые Макиавелли испытывает к народу, его стремление показать пользу римских гражданских волнений не предполагает никаких революционных замыслов. Напротив, он говорит о том, что управляемый конфликт, благодаря которому социальная напряженность может выплеснуться в неопасных формах, может даже укрепить позиции правящего режима и тем самым предотвратить перемены. (В XVII веке эту идею Макиавелли превознесут некоторые его последователи.) Мудрые политики должны обезвредить социальные противоречия, а не стремиться к их уничтожению.

Конечно, такая оценка относительно бескровных римских бунтов не исключает вероятности того, что в определенных ситуациях могут потребоваться другие средства, – как медицина эпохи Возрождения в самых сложных случаях рекомендовала прибегнуть к хирургии. Особенно подробно Макиавелли останавливается на этом, представляя в «Рассуждениях» (1.9–10) спартанского царя Клеомена III, социального реформатора III века до н. э., который пытался восстановить сумптуарные законы – постановления, направленные против излишней роскоши и введенные легендарным законодателем Ликургом. Чтобы разрешить социальный кризис, в котором давно находился спартанский полис, и вернуть ему былую военную мощь, Клеомен сначала устранил оппозицию, предав смерти своих врагов-аристократов, чтобы те не успели ему помешать. По мнению Макиавелли, в той ситуации это было правильным решением, и только вторжение Македонии в Грецию помешало Клеомену III успешно завершить начатое. А вот о братьях Гракхах автор «Рассуждений» судит иначе, полагая, что они проявили неразумность, когда попытались исправить экономическое неравенство в Риме и, в частности, предложили ограничить арендаторов в пользовании общественной землей, вернуть излишки в собственность государства и отдать их беднейшим крестьянам, поддержав тем самым социальную основу римской армии. Гракхи, с точки зрения Макиавелли, обманулись в своих ожиданиях, считая, что им хватит и обычных средств принуждения, чтобы сенат одобрил их реформы. Они не понимали, что конфликт носил экономический характер и не касался, как раньше, только юридического признания и гражданских прав плебеев, а потому патриции никогда не пошли бы на столь глубокое преобразование властных отношений. Проще говоря, в этом случае договориться было невозможно. По этой причине, как пишет Макиавелли, братьев «следует хвалить скорее за их намеренья, нежели за их рассудительность» (1.37), то есть за поставленные цели, а не за способность определить подходящие средства для их достижения. Гракхи потерпели поражение, поскольку проявили нерешительность перед лицом насилия, в то время как им, учитывая степень морального разложения римского общества, следовало бы вспомнить урок Гиппократа о тяжелых болезнях, требующих скальпеля хирурга: «Отчаянные времена требуют отчаянных мер»[27] (Афоризмы 1.6).

Из этой идеи можно вывести более общий принцип. По Макиавелли, любая политическая и социальная организация со временем деградирует, и единственный способ сделать ее долговечной – периодически возвращаться к ее истокам, когда граждане были более добродетельны, поскольку боялись абсолютной власти законодателя. Так поступали римляне, когда назначали диктатора; к тому же стремились и Медичи во Флоренции в XV веке, когда каждые пять лет отбирали доверенных людей и создавали из них специальную комиссию, чтобы укрепить свою власть еще до того, как противники начнут плести против них заговоры. Как утверждает Макиавелли, даже церковь просуществовала столько веков лишь потому, что святые Доминик и Франциск возвратили христианскую религию к «коренному началу» и способствовали нравственному возрождению верующих (Рассуждения 3.1). Старение и порча свойственны как естественным, так и искусственным образованиям, но если в первом случае ничто не может остановить обычный процесс распада, то во втором, как полагает Макиавелли, политические институты можно омолодить хотя бы частично, чтобы они прослужили дольше, – и, возможно, для этого потребуется сосредоточить всю власть в руках одного реформатора, как это сделал Клеомен III. Конечно, здесь таится немалая угроза, поскольку никто не может предсказать, как поступит новый законодатель, призванный перестроить институты. Сохранит ли он верность республиканской свободе или злоупотребит своей временной бесконтрольной властью для установления постоянной тирании? Об этом можно судить лишь по тому, что предпримет такой предводитель, но важно признать потенциальную опасность его действий, даже если иногда подобный риск представляется неизбежным. (На такую мысль наводят «Рассуждения» в 1.18 – и, в принципе, всю восемнадцатую главу первой книги можно прочесть как меланхоличный и разочарованный комментарий о неудавшемся политическом проекте «Государя».)

Возможность социальных конфликтов настолько важна для Макиавелли, что заставляет его совершенно оригинально переформулировать теорию смешанного строя, позаимствованную у Полибия и Дионисия. В «Рассуждениях» государства с такой формой правления делятся на два больших рода: по их отношению к пришлому населению и, соответственно, по их военным возможностям. С одной стороны – Древний Рим: пронародный, готовый предоставить гражданство чужакам и покоренному населению и, как следствие, густонаселенный и вооруженный, однако неизбежно страдающий от внутренних конфликтов, поскольку воинственный народ претендует на право участвовать в управлении городом, а постоянный приток иноземцев усложняет поддержание социальной гармонии. С другой стороны – Спарта и, среди современных республик, Венеция, где власть отдана аристократам и царит социальное спокойствие. Эти государства надежно