Мальчик-солдат, который начинал в сентябре 1976 года, не собираясь долго пробыть в армии, определенно облажался с этим планом. Первые три месяца в батальоне младших пехотных командиров (Infantry Junior Leaders Battalion — IJLB) в Шорнклиффе, Кент, не было ничего, кроме маршировки, бредятины и криков, но у меня всегда была горячая вода, собственная кровать и шкафчик, и мы даже внесли свой вклад в экономию оборонного бюджета. В IJLB можно было использовать только три листка туалетной бумаги: одним вверх, одним вниз, одним начисто.

Больше, чем материальные блага, мне нравилось быть частью чего-то, то, как сержанты-инструкторы выкрикивали слова вроде «мы» и «нас». Я не мог понять, почему некоторые парни не выдерживали курс до конца. Возможно, у них имелось что-то получше, к чему можно было вернуться.

Даже учителя, которым приходилось брать таких ребят, как я, которые читали и писали намного хуже, чем полагалось в их возрасте, заставляли меня чувствовать себя особенным. Мой первый день в образовательном блоке изменил мою жизнь. Капитан, старый служака, прошедший все ступени карьерной лестницы, и теперь хотевший что-то передать новому поколению, вошел в класс с двадцатью прыщавыми шестнадцатилетними подростками в форме и указал за окно.

«Там, по ту сторону проволоки, считают, что вы все тупые, как дерьмо». Он остановился и посмотрел на нас, как будто мы собирались не согласиться. Я, конечно же, нет. Я был в пехоте, потому что никто другой в армии не пожелал взять меня.

«Ну, они ошибаются. Единственная причина, по которой вы не умеете читать или писать — это потому, что вы не читаете и не пишете».

Он бродил между столами, осматривая покоцаные, рябые лица. В армии брились, даже если не было необходимости.

«Но с сегодняшнего дня, молодые солдаты, это прекратится».

Армия не только дала мне образование, мне даже платили за то, чтобы я был зол и дрался. Я стал чемпионом армии среди юниоров в полусреднем весе — о чем, конечно, не собирался рассказывать Кену. Все началось с ротных соревнований по «боксу». Это был не тот бокс, каким его должен был знать Мухаммед Али. Армия называла это «махаловом». У тебя было две минуты, чтобы выбить дерьмо из другого парня. Если ты выигрывал слишком легко, ты шел и дрался снова; если ты проигрывал слишком легко, ты шел и дрался снова; и если ты не устоял, ты шел и дрался снова. После шести или семи боев IJLB собрал свою боксерскую команду.

Меня это полностью устраивало. Они хотели, чтобы я сражался и убивал людей, а взамен дали мне прекрасную жизнь и образование. Мне это нравилось. Наконец-то я нашел то, в чем был хорош. Я даже выиграл Меч Легкой Дивизии как самый перспективный мальчик-солдат. Для меня каждый день был лучше предыдущего.

Занятия по фрифоллу в Брайз-Нортоне были индивидуальными, и моего личного инструктора звали Роб. Первое, что он спросил, это в какой отряд я иду.

«Седьмой».

Его лицо сморщилось. «Ты знаешь Ниша?» — спросил я.

Разумеется, да. Круг военных парашютистов, прыгающих со свободным падением, был невелик. Поскольку Ниш был «Красным Фредом», а они — «Соколами», они совершили вместе множество прыжков, по гражданке и на развлекательных мероприятиях, а также военных.

Первые несколько занятий были немного неловкими для всех нас. Я чувствовал себя странно, обучаясь ради обучения, а они чувствовали себя странно, преподавая это. Я было думал, что всякая сбивающая с толку чушь осталась позади. Основная проблема заключалась в том, что фрифолл был движим скорее спортом, нежели военными. Спортивные клубы были тем местом, где совершенствовались все системы и методики. Их адаптировали для военного использования, но это заняло очень много времени. Обычно было наоборот. Военные технологии двигали гражданские, особенно во времена конфликтов.

В течение следующих двух дней все стало лучше, хотя я только учился надевать базовое снаряжение. Наш первый прыжок должен был быть очень простым: свободным падением с высоты 12000 футов (3657 м), длящимся около пятидесяти секунд, с круглым куполом, называемым PB6, очень похожим на тот, что использовался для прыжков с принудительным раскрытием. Затем мы переходили к TAP, устаревшей штуковине, которая все еще не была квадратным парашютом, как спортивные, которые использовали инструктора. Он больше походил на четверть апельсина. Все, что можно было сделать, это повернуть влево или вправо.

26

На третий день мы вдесятером заняли места в грузовой кабине C-130. Я не был испуган; я просто не хотел выглядеть идиотом. Я прыгну, с этим никаких проблем, но я не хотел облажаться.

Все отрабатывали свои действия, даже профессиональные парашютисты, которые занимались этим годами. Физически и психологически они постоянно тренируются, имитируя аварийную отцепку основного купола и раскрытие запасного. Это не значит, что они боятся, просто они думают о будущем.

Мы сидели в самолете, подняв руки вверх, словно в свободном падении, и мысленно повторяли: «Тысяча один, тысяча два, проверить купол…» А если он не открывался, мы смотрели на подушку отцепки справа на подвесной, имитировали, что выдергиваем ее, а затем дергаем красное кольцо запасного парашюта слева.

Я проверил оба запястья. На тренировках у нас было два высотомера, огромные штуки, выглядевшие, будто их сняли с бомбардировщика «Ланкастер».

К тому времени, как мы набрали около 6000 футов (1830 м), уже стало очень холодно. Я начал ощущать головокружение по мере того, как мы карабкались на 12000, и воздух становился все более разреженным. Это была максимальная высота, с которой мы сможем прыгать без кислорода. Всего на 10000 футов (3050 м) — меньше высоты Монблана — количество имеющегося кислорода и давление, под которым он поступает в организм, недостаточны, чтобы действовать с максимальной эффективностью. По мере того, как поднимаешься выше, наступает гипоксия — нехватка кислорода — за которой следует потеря сознания и смерть.

Никто не разговаривал. Нам пришлось бы орать, чтобы быть услышанными. Шум внутри самолета был оглушительным. Мы не сидели в первом классе, ожидая, когда прикатят тележку с напитками.

Когда настало время, рампа скользнула вниз. Солнечный свет хлынул внутрь вместе с потоком воздуха. Я подумал о Фрэнке. Ему бы это понравилось. Он бы воспринял это как