Эта обработанная земля и культивированная материя не дает ни малейшей возможности нормальной активизации… скрытой субстанциальной формы. Эта искра Духа, загадочная форма дезориентирует человека материального и, несмотря на скепсис сознания, отравляет душу ядовитыми романтическими грезами. Сказать да этой форме и способствовать ее развитию — значит сказать да абсолютному риску. Первые шаги ясны — они указуют путь к целенаправленной духовно-материальной нищете, освобождению от актуальности ранних форм. Допустим. Но что делать дальше, каковы гарантии?[3] Скрытая субстанциальная форма не имеет качеств. Известно, какое значение придает Бёме данному понятию. Качество у него — источник категорической проявленности, качество (Qualitat) происходит от Quelle {фонтан, источник), но также и от Quahl {мучение, страдание). Неудержимость качества сдерживается той или иной долей страдания — отсюда возможность манифестации вообще. Отсюда и положение Бёме о первичности утверждения и вторичности отрицания: Возникает нет, когда желание отступает и рассыпается в негативности. Да есть эманация вечной воли и основа вещей. Сначала да, потом нет, ибо нет возникает в рецепции и усвоении. Такое да активно, поскольку рождается избытком спонтанного желания, такое нет реактивно. Откуда берется это ничем не обусловленное да? Из скрытой субстанциальной формы, которая есть безосновностъ (Ungrund). К этой необусловленности, бескачественности, безосновности и апеллирует Христос, поскольку зародыш тайного огня может дать росток и раскрыться гипотетическим бутоном…

Мысль Якоба Бёме в крайней степени христоцентрична, ибо вне Христа он не видит ни малейшего шанса ни для мира, ни для человека. Означает ли это известную ограниченность? Нет, поскольку Бёме, хорошо знакомый с платонизмом, каббалой и гнозисом, далек от какой-либо ортодоксии. Разумеется, он, в отличие от гностиков, не верит, что творение мира — дело злого демиурга или результат деградации Божества. Для Бёме этот мир призван в той или иной мере затормозить падение Адама в демонический хаос. В общей концепции нетрудно заметить неоплатоническую схему: отпадение от первоединого (Бога-Творца в данном случае), раздвоение на мужчину и женщину, раздвоение душевное (добро и зло), утрата квинтэссенциальной гармонической связи, размножение, раздробление, растворение в ином. К этой же схеме относятся распад интеллектуальной интуиции на чутье и математическое мышление; обособленность от остальной природы; замена спонтанности решений, то есть первичности да, на бесконечное высчитывание за и против…

Для языческих неоплатоников отпадение от единого и переход в иное — не катастрофа: в постоянных метаморфозах бытия возникнут новые боги, новые герои, новые люди. Иное дело — неоплатонизм христианский и его монотеистический режим, где земной мир зажат между жизнью и смертью, небом и адом. Перед концом времен, перед огненным потопом явился Спаситель; неслыханная теофания, доступная десяткам восторженных либо скептических интерпретаций. Действительно, Божество совершенно уникальное: центральное лицо Троицы, трон над эмпиреем, все уровни мыслимого бытия, истязание человеческой плоти на Голгофе. От Логоса-Космократора до второго или нового Адама, рожденного земной женщиной. Радиус: от центра до крайней периферии. Скудный разум человеческий мало что может понимать в богах, но здесь непонимание переходит любые границы. Поэтому каждый теолог или мистик занимается той или иной областью христологии. Бёме акцентирует человеческое воплощение Христа, Его ситуацию нового Адама. Христианство — в высокой степени доктрина эсхатологическая. Нельзя забывать, что ожидание конца света стало перманентным начиная с I в. новой эры. Надо полагать, падение потомков Адама достигло критической точки, и сотворенный земной мир уже не мог сдерживать вторжения хаоса, буйства стихийных элементов. В языческом неоплатонизме это отрыв от первоединого, безнадежное погружение в бездну сновидений — новый демиург организует уже совершенно иной мир, не заботясь о спасении предыдущего. Христианство полагает, что благодаря теофании Спасителя подобной катастрофы удалось избежать.

Здесь любопытен момент исторического воплощения Христа. Языческие боги легко и просто могли принять человеческий облик, но, понятно, ни о каком воплощении говорить нельзя. Равным образом, нельзя считать Христа героем — плодом эротического соединения двух ипостасей — божественной и человеческой. Герои, аватары легитимны в мифологии вечных возвращений и вселенских циклов, где так называемая смерть — только пребывание в ночи, в забытьи, в материнской утробе. Иное дело — иудеохристианская безвозвратная гибель с последующими адскими пытками и финальным растворением души в черном кислотном озере, которое, согласно Ансельму Кентерберийскому, образует мыслимое дно инферно. Дихотомия жизни и смерти, мажора и минора обострена здесь до крайности.

Отсюда уникальность миссии Христа, ужасающе серьезный характер христианства и весьма сложный процесс инкарнации, напоминающий образование жемчужины в некоторых практически закрытых раковинах-жемчужницах. По легенде, жемчужина зарождается, когда на раковину падает отблеск молнии либо капля росы. Мифологически девственница связана с водой, морем, луной, она суть изменчивость, прихотливость, летучесть колорита, мужчина ее фиксирует, придавая устойчивость, разрывая тайну. Иное дело — Дева Мария, которая остается девой и после рождения Христа: неуловимая и таинственная, в Евангелиях Она проходит почти незаметно, Она — раковина… морская звезда, вечный парадокс первоматерии. Для гностиков и Бёме Дева Мария — отражение Софии в манифестированном мире, благодаря Софии Бог-Слово обретает квинтэссенциальное тело. Но кто такая София, что это? Если для Бёме Бог Отец — молчание, то София — напряженное, беременное Словом молчание. Или иначе: София это образ Бога, которым и в котором безосновность… познает себя самое, это сфера божественного восприятия, где мир дифференцируется (Бёме).

От сложной трансцендентности понимание Софии распространяется в не менее сложную образность: София — ветвь жемчужного древа парадиза (?), средоточие небесной первоматерии. Христос жемчужиной плывет, спускаясь в нижние слои бытия, и попадает в раковину — Деву Марию. София сопровождает Христа, как сияние — жемчужину, ибо София — тинктура света (Бёме).

Разделение Адама на мужчину и женщину вызвало отделение света от огня. Это означало среди прочего отдаление чувства от мысли, спонтанности от длительности, эмоционального жара от милосердия, рациональной мысли от вдохновения, упорства в достижении цели от размышления о сущности этой цели, эротики от любви и т. д. Распад андрогина — совершенного и гармоничного — безнадежная катастрофа, так как ни конструктивная мысль, ни магия не способны воссоздать целое. Мужское и женское начало в своей противоположной ориентации могут образовать монстров — гинандров, гипоспадеев, мужчин-баб или мужиковатых женщин. Изысканность подобных сочетаний достигается лишь художественным усилием, то есть в мире более субтильном.

Бог воплотился совершенным человеком… Но это означает, что люди, предоставленные себе, уже не в силах остановить дальнейшего падения. Новый или второй Адам явился андрогином — соединением тинктуры огня (Христос) и тинктуры света (София). Это приводит… к специфически христианской алхимии, весьма отличной от