– Подойдите сюда, – подозвал меня какой-то старик.
Он сидел в конце стола, перед ним были разложены открытки с репродукциями картин различных художников.
– Что это? – Он указал на одну из открыток.
Врать и вывертываться было бесполезно.
– Не знаю, – признался я.
– А это?
– Тоже не знаю.
– Как же вы идете в наш институт, если вы ничего не знаете? – удивился старик.
Мне стало не по себе. Я разозлился на свое незнание, на старика и на все на свете.
– Я хочу поступить в ваш институт вовсе не потому, что все знаю. Я хочу учиться! Вы меня научите, и я буду все это знать! Не велика премудрость!
– Вы чем-то недовольны, молодой человек? – спросил строго Юткевич. – Ну-ка, подойдите сюда.
Я подошел. Черные очки уставились на меня, как мне показалось, враждебно.
– Чем вы недовольны? – повторил он свой вопрос.
– Собой. Своим незнанием...
Юткевич посмотрел в какой-то список.
– Вы были офицером?
– Да. Сперва солдатом, потом офицером.
– А не кажется ли вам, что то, чем вы занимались в армии, и то, чем хотите заниматься в искусстве, – слишком разные вещи?
«Не примет», – подумал я, и, решив, что теперь терять нечего, дерзко ответил.
– Не кажется.
– Интересно... – сказал Юткевич. – Объясните.
– Если кто-нибудь в бою не оправдывал наших надежд, – сказал я, – то не потому, что не знал приемов боя или обращения с оружием, а потому, что в критический момент ему не хватило чувства долга и собственного достоинства. Я старался поддерживать эти чувства. В искусстве буду делать то же. – Я не лукавил.
В экстремальных обстоятельствах мысль работает особенно четко. Я до сих пор удивляюсь, как смог так точно сформулировать то, что действительно было, но о чем раньше я не задумывался. Юткевич уставился на меня сквозь темные очки.
– А что это у вас за значок?
Орденов я не носил (надевать ордена на экзамены было стыдно), но с этим значком не расставался. Он приносил мне удачу.
– Значок парашютиста, – ответил я.
Юткевич заинтересовался.
– Вы были парашютистом?
– Да.
– И прыгали в тыл врага?
– Да.
Юткевич улыбнулся:
– Перед нами положительный диверсант.
Все засмеялись шутке, и мне стало немного спокойнее.
– А что вам в искусстве нравится? – поинтересовался он. – Природу вы любите?
– Конечно. Но главное, по-моему, – человек.
– Тогда возьмите бумагу, сядьте за тот столик и напишите новеллу, в которой будет природа и человек.
– Новеллу не смогу.
– Почему?
– Новелла – один из самых трудных жанров литературы, а я никогда не мыслил себя писателем.
– Литературного произведения от вас не требуется. Напишите как умеете.
Я сел к столику, и тема, как бы сама, сразу пришла мне в голову. Я был в том редком настроении, когда все ладится.
Я вспомнил апрельское утро в Венгрии. Нас, раненых, вынесли на носилках на двор, чтобы отправить в город Веспрем, где был госпиталь. Ярко светило солнце. Весело звенела весенняя капель, чирикали воробьи.
Раненый, когда прошел раневой шок, начинает выздоравливать и видит мир по-новому. Все, что его окружает, кажется ему чрезвычайно ярким, все волнует и радует. Мне нравились венгерские волы, каких я видал раньше только на картинках, и повозки с бортами, похожими на примитивные лестницы, в которые нас положили.
У раненого, лежащего рядом со мной, толстая повязка из марли и ваты закрывала глаза. Втягивая ноздрями весенний воздух, он промолвил:
– Как хорошо! – Прислушался к весенним звукам и снова повторил: – Хорошо! Весна!
А потом говорил, что ему нужно срочно попасть в Москву, что его дед – знаменитый профессор и что он восстановит ему зрение. А я знал, что у парня совсем нет глаз...
Пока я писал, комиссия занималась другими абитуриентами. Я подал свои листки.
– Можете идти, – сказал Юткевич и передал написанное пожилой женщине, сидевшей рядом с ним.
Я направился к двери, но не вышел.
– Вы меня принимаете? – спросил я, набравшись смелости.
– Идите. Мы подумаем, – сказал Юткевич.
Я вышел. На душе было неспокойно: примут или нет, правильно ли я себя вел? Ни в чем уверенности не было.
Из аудитории вышла женщина, та самая, что сидела рядом с Юткевичем. Подошла ко мне и сказала тихо, чтобы не слышали другие.
– Все в порядке – вы приняты.
Меня обдала горячая волна радости. Не помню, как я слетел с лестницы. Я еще ходил с палкой: рана напоминала о себе болью, но в тот момент я не чувствовал боли. Я был счастлив!
Мастерская
В нашей мастерской учились В. Басов, С. Корчагин, И. Гурин, Я. Базелян, Р. Чхеидзе, Т. Абуладзе, В. Мельников, Е. Вермешева, Г. Ухина, С. Милькина, А. Ибрагимов, Ленциус, Т. Таги-заде, Ю. Шилер, Ю. Головин, Б. Гольденбланк. Ребята интересные, многие стали известными режиссерами. Учились у нас и два студента из социалистических стран: монгол Луфсан Шарап и югослав Савва Вртачек. Мастерская была объединенной: актеры и режиссеры. Жили мы дружно и весело.
Басов
Особенно силен в нем был актерский талант. Он прекрасно показывал актеров Ванина, Дикого (в роли Сталина), Астангова, Кторова, преподавателя Боханова и самого Юткевича. Показывал так похоже и при этом так смешно, что весь курс покатывался от хохота.
Я всегда считал его самым талантливым на нашем курсе. Потом он снимался в кино. В своих ролях он был значительно беднее себя самого. И тем не менее, Басов-актер пользовался большим успехом у зрителя. В любой компании он чувствовал себя желанным и неизменно «занимал площадку». Говорил только он, острил только он, другие же слушали, хохотали и восхищались. Этот талант он, видимо, открыл в себе намного раньше, чем поступил во ВГИК, – забавлять людей ему нравилось. Особенно интересен Басов бывал при легком подпитии: тогда ему все удавалось. Он знал это и, желая всегда нравиться, все больше и больше спивался...
Говоря о таланте, я имею в виду способности человека к определенному виду деятельности. Художник – это не только талант и мастерство, но и личность. Масштабом личности художника определяется глубина и длительность жизни его произведений. Но личность, в зависимости от внешних и внутренних причин, может развиваться и обогащаться, а может скудеть и угасать. Особенно скудеет личность от алкоголя. Вова Басов много пил еще будучи студентом, но тогда это было не столь заметно. Став профессиональным режиссером, он позволял себе больше и больше. Иногда очень много. Талант его не скудел, а личность скудела. Это было очень обидно. А он этого не замечал.
Помню, однажды я завел с ним разговор о том, что он себя губит алкоголем. Володя рассмеялся:
– Святоша! А ты не пьешь?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});