лицо, выискивая признаки перемен. Каждая моя улыбка истолковывалась как свидетельство того, что благодать проникает ко мне в душу сквозь пробитые ею бреши, а всякая небрежность ощущалась как временное поражение истины от рук неверных. Наши отношения с мадемуазель Шосса уже не могли стать нормальными, потому что мы никогда не оставались вдвоем: рядом всегда присутствовали Иисус, Мартин Лютер или оба сразу, чем осложняли дело.
По существовавшей в первые годы моего обучения традиции, матери должны были появляться в школе, помогая своим птенцам сдавать письменный экзамен по истории. История, которую мы учили в тот момент, была исключительно английской, словно детей в этом юном возрасте не должно травмировать существование иностранцев и их прошлого — за исключением тех случаев, когда они мимолетно появлялись в качестве врагов, чтобы англичане могли нанести им поражение. Стандартный учебник представлял собой толстый том с очень крупными буквами, словно предназначался для полуслепых. Более глупого пособия для знакомства с реальностью представить себе просто невозможно. История про короля Альфреда, неудачно присматривавшего за пирогами у спрятавшей его от датчан крестьянки, являет собой блестящий пример экскурса в прошлое (видимо, с целью объяснить равнодушие англичан к кулинарному искусству). Помню цветную иллюстрацию: Боадицея в стиле прерафаэлитов с решительным видом смотрит вдаль, а ее окружают воины с льняными волосами и встревоженным видом.
Моя бедная мама к тому моменту освоила повседневный английский, но у нее не было оснований вглядываться в туманные дали времен короля Артура. Пришлось ей записывать под мою диктовку то, что я сам сумел понять из перемещений Утера Пендрагона, Хенгиста и Хорсы и короля Канута, который приказал морю отступить, но у которого хватило здравого смысла не удивиться, когда он промочил ноги. Уже на середине моего эссе, посвященного древней Британии, стало понятно, что моя мать совершенно не понимает, о чем я говорю, и начинает испытывать немалые сомнения относительно уровня образования в Англии. Поскольку меня нельзя было наказывать за ошибки в правописании, которые сделала моя мама, для меня экзамен окончился сравнительно неплохо, но в школе мама больше не появлялась — до того памятного дня перед летними каникулами, когда проходил спортивный праздник школы.
На нем появилась не только мама, но и, совершенно неожиданно, отец, вооружившийся моноклем. Одним из мероприятий был так называемый Забег отцов: предполагалось, что в нем папы продемонстрируют свой спортивный дух, вспомнив собственные школьные годы. Я попросил отца поддержать мою честь и принять участие в забеге. Он отверг предложение со свойственным ему шутливым красноречием. Он заявил, что обязательно окажется первым, поскольку в школьные годы бегал невообразимо быстро, но что при этом он обязательно потеряет монокль, который наверняка растопчут другие папаши, борющиеся за право занять второе место. А поскольку монокль — вещь нужная и дорогая, он предпочитает не участвовать в забеге.
Мама почувствовала мое явное разочарование: ведь мы с ней прекрасно знали, что без монокля отец видит, гораздо лучше. Кстати, у него были монокли для обоих глаз, и он надевал то один, то другой, в зависимости от настроения. Мама пошла на огромную жертву и записалась в Забег матерей, но я до сегодняшнего дня жалею, что она это сделала. Мой отец был оскорблен ее инициативой, однако временами она умела быть упрямой, особенно когда речь не шла о живописи. Первые пару метров мне еще казалось, что у нее есть шанс, но потом она начала отставать: абсурдность происходящего заставила ее расхохотаться. Наверное, этот забег на сто метров был рекордно медленным, и моя мама тащилась в самом хвосте большой толпы рысящих мамаш. Она финишировала спустя не меньше пяти ми-
нут после старта: иными словами, ей разумнее было бы идти шагом. Слава Богу, точное время забега никто не засекал, но я помню, что она продолжала бежать, когда уже начался следующий забег, и несмотря на колоссальный отрыв, не победила даже в нем (там соревновались дети моложе шести лет).
Однако унижения того дня на этом не кончились. Последним мероприятием радостного праздника эпохи снобизма и роскоши был Забег шоферов. И тут я не мог восстановить свое доброе имя, поскольку у нас не было автомобиля. А даже мне было понятно, что нелепо держать шофера специально для этого ежегодного забега, раз все остальное время он бы сидел без дела. Моим лучшим другом в школе был сын знаменитого банкира. Чувство дружбы помогло ему сообразить, почему у меня такой расстроенный вид. Отведя меня в сторонку, он сказал, что у его отца два шофера, так что он наверняка сможет уговорить папочку одолжить мне менее проворного из них. Моя гордость была настолько задета, что я отверг его щедрое предложение. Было бы, трудно перенести третью неудачу, тем более из-за слуги, полученного в долг.
Мои первые актерские попытки относятся к периоду обучения в школе мистера Гиббса, но учительница, которая отвечала за постановки, утверждала, что я не имею никакого таланта. В результате мне пришлось дебютировать под маской, исполняя роль поросенка в инсценировке детского стишка. Если верить отзывам, я исполнил свою роль удовлетворительно. С тех пор я получал немало критических оценок, но, думаю, никто не станет оспаривать того, что я начал карьеру с нижней ступеньки, поскольку могу предъявить школьный табель, где написано, что роль поросенка сыграна удовлетворительно.
Когда я, наконец, смог снять с себя маску, меня определили на роль брата Тука. А моим первым триумфом (последней ролью в этой школе) был образ одной их трех нимф, манивших к себе Одиссея с берега Эгейского моря. Я был той, что слева, с белокурыми локонами, которая фальшивила. Одиссей благоразумно проплыл мимо.
В целом время, проведенное у мистера Гиббса, было для меня счастливым. По крайней мере днем я мог отдыхать от проблем и неурядиц нашей семьи, и хотя меня по-прежнему выводили в пижаме к гостям, чтобы я развлек их своими подражаниями, в ванну ко мне вторгались все реже. Общение с одногодками помогло мне избавиться от чрезмерной замкнутости, хотя я до сих пор сохранил некоторую стеснительность. По-моему, ко мне неплохо относились и учителя, и однокашники. И хотя некоторые предметы, например математика, алгебра и еще латынь, представляли для меня немалые трудности, я всегда был первым по географии и среди первых по французскому, истории и английскому. Мистер Гиббс был милейший старый джентльмен, несмотря на приверженность к телесным наказаниям и вере в святость бойскаутского движения. Он часто приглашал старших учеников разбить лагерь в парке его дома в Горинге-на-Темзе и отвозил нас туда в своем вместительном «Остине».
