Я горжусь тем фактом, что за свое актерское десятилетие (с ума сойти, и мало, и много) я не сыграл ни одного принца. И не сыграю.

Совсем скоро начнется новый театральный сезон, в преддверии которого я принял для себя судьбоносное решение. Зависимость актера от внешнего вида теперь меня волнует в меньшей степени, сегодня этот вопрос не стоит так остро. Теперь на первый план выдвигается зависимость актера (меня) от театра как места, к которому ты привязан. В последние пять лет параллельно с актерством я активно занимаюсь режиссурой. Все эти годы мне удавалось совмещать эти две ипостаси, но в этом году… Мне стало неинтересно играть на сцене.

Я стал замечать, что в момент игры я перестаю быть актером, персонажем, я буквально выхожу из себя (и в прямом, и в переносном смыслах) и начинаю сам себя режиссировать. Представьте, как будто вы кому-то что-то говорите, эмоционально о чем-то рассказываете и еще параллельно при этом себя одергиваете, мысленно правите на ходу, а рассказ ваш бежит, льется, собеседник вас слушает и даже не может представить, какой ураган творится в вашей голове. По принципу такого диалога с самим собой часто строятся наши кошмарные сны. Мы понимаем, что за нами гонится враг (без имен, у каждого свой), мы кричим себе режиссерским голосом — беги!!! — но не можем сдвинуться с места. Актер во сне не слушает режиссера.

Режиссер внутри меня наступил на горло моему внутреннему актеру. И я сделал выбор. Правильный, неправильный — покажет время. Я буду доигрывать спектакли, вводить на свои роли других исполнителей, сбрасывать утяжеляющие меня мешки с песком и потихоньку взлетать на воздушном шаре. Долго ли я буду лететь, высоко ли — кто же знает. То чувство свободы, точнее, высвобождения, которое я испытываю сейчас, я буду вспоминать всю жизнь как самое лучшее время. Когда не побоялся уйти от зависимости, от того, что тяготит и раздражает.

Мир режиссуры — соткан из зависимостей. Я попадаю в другую воду, которая еще мутнее и опаснее. Хищники повсюду. Но в этой воде я плыву рядом с теми людьми, которые составляют мою команду, мы — одно целое, единомышленники, пусть временно, на период рождения спектакля, на то время, пока длится любовь. Актеру — сложнее. Он одинок в этом море зависимостей и, конечно, возможностей. Он ищет режиссера. Своего режиссера.

В самом начале лета вел кружок в художественном училище в рамках студенческой практики. Усталые за учебный год студенты, выжатые и апатичные, вынуждены были потратить драгоценный месяц лета на отработку. Увидев студенческий пасьянс, я сразу приметил своих. Сейчас объясню, о чем идет речь. Но прежде скажу, какой первый вопрос я задал студентам. Я спросил: кто из вас хотел бы отсюда уйти? Не конкретно с урока-репетиции, а вообще из учебного заведения. В переводе на философский язык — кто бы хотел поменять свою жизнь прямо сейчас? Руки подняли (да / хотим) те, кого я выделил до постановки вопроса. Эти люди горят по-особенному, пульсируют, посылая свои сигналы в те места, где, как им кажется, они должны сейчас быть. Это похоже на внутреннюю миграцию. Ты здесь, в аудитории, на занятии театрального кружка, а мыслями где-то там, в пространстве мечты, в границах будущего. Я говорю «границы» с большим сожалением. Я о многом мечтал в профессии и, конечно, не останавливаю этот процесс ни на секунду, я мечтаю каждый день, много, необдуманно, парадоксально, но все-таки уже знаю, что за каждым павлиньим хвостом — обычная куриная жопа. Эту фразу приписывают Фаине Георгиевне Раневской. Ей много чего приписывают. Я думаю, что она не была бы рада, узнав о такой кустарной мифологизации ее жизни. Да, ее многое раздражало в профессии. Она была зависима от нелюбви к ней как актрисе режиссеров-дилетантов и признанных мастеров, от шлейфа сыгранных ролей, закрепившегося намертво комического амплуа, конечно, она также была зависима от своего сложного характера, острого слова, ума, зависима от гениального, неповторимого таланта. Она не могла молчать и пройти мимо. Особенно не любила глупость и бесталанность, которые часто идут по жизни, взявшись за руки. Но об этом нужен отдельный, подробный разговор. Неглупый и обязательно талантливый, вне зависимости от кого-либо и чего-либо. А разве такое возможно?

Писал этот текст на бегу, в заметках в телефоне, на коленках, своих и чужих, на разных ветках метрополитена. Писал по дороге в театр, в котором сейчас ставлю спектакль. В моих руках были ведра (реквизит), которые мне привезли с дачи хорошие люди. Ведра были пустые (на самом деле нет, одно ведро было в другом ведре и уже не считается за пустое), но люди от меня шарахались. Режиссер с двумя пустыми ведрами (ты этого хотел? Да, да — отвечает). Но речь не о ведрах. При входе в театр меня встретили подвыпившие работники сцены. Я застал их примерно в районе между вторым и третьим актами празднования начала сезона, впереди кода, грандиозный финал-апофеоз и мучительный отзвук головной боли завтра на утренней репетиции. Ребята хотели мне налить, предложили по-братски примкнуть к ансамблю. Готовы были наполнить два пустых (нехорррошо, нехорррошо) ведра беленькой (в шутку, конечно, понарошку, ведь все выпито в первом акте). Я отказался. Непьющий. Среди актеров — редкость. Работники сцены явно были недовольны моим ответом, насупили брови, вдыхали-выдыхали воздух-перегар, сердились и выпалили в итоге такую фразу, нежно обернутую в трехэтажный мат: «Ну и какой ты режиссер? Если ты…» — дальше непечатно, неразборчиво, а главное — неинтересно.

Хороший вопрос мне задали ребята. На него я отвечу себе сам. Ребятам мой ответ не нужен. Мы встретимся завтра, утром, на репетиции, когда им будет плохо и не до вопросов.

Какой же я режиссер? Молодой, без зависимостей и вредных привычек. Пока. Любящий театр, уходящий (красиво) от того, что раздражает, и от тех, кто раздражает, ищущий одно и находящий совершенно другое. Пока. Это все