то и весь мир в это страшное неповторимое время. Контакты наши оборвались в конце 1976 года, когда вследствие острого конфликта, возникшего на кафедре, я вынужден был перейти на кафедру государственного права, на которой проработал немногим более трех лет. На кафедру гражданского права вернулся в 1980 году, когда О. С. Иоффе ввиду предстоящего отъезда за рубеж (это произошло в 1981 году) из университета уволился[104].
Обдумывая план своих заметок, довольно долго размышлаял над тем, как определить их границы: рассказать ли читателям об их персонаже не только как об ученом, но и как о человеке или ограничиться характеристикой пройденного О. С. Иоффе пути в науке? Вначале меня так и подмывало рассказать о нем все, что я знаю, выставить напоказ его человеческие качества (разумеется, мне известные), которые не могут оцениваться однозначно. Затем, однако, по ряду причин решил от этого отказаться.
Во-первых, как личность он представляет интерес для сравнительно узкого круга знавших его людей. Поступков, оставивших след в истории, он не совершил, да и в силу условий, в которые был поставлен, а также свойств своего характера не мог совершить.
Во-вторых, вследствие того, что я был тесно связан с ним несколько десятилетий, причем наши отношения пережили ряд этапов – от духовной близости до полного разрыва, мне едва ли удалось бы сохранить объективность и беспристрастность, характеризуя Иоффе как личность.
По этим причинам я и отказался от первоначально намеченного замысла представить Иоффе не только как ученого, но и как человека, хотя вполне возможно, что впоследствии, когда время все расставит по своим местам, к этому и вернусь[105].
Однако и с характеристикой Иоффе как ученого не все обстоит благополучно. Начать с того, что даже в бытность его в Советском Союзе он свои взгляды по основным теоретическим проблемам, которыми занимался, не один раз кардинально менял, зачастую не ставя об этом в известность читателя. Это относится к таким проблемам, как содержание субъективного права, в том числе и права собственности, объект права, критерии вычленения отрасли права, соотношение имущественных и производственных отношений, вина и причинная связь, подход к непреодолимой силе и другим. Об этом подробнее речь пойдет дальше.
Конечно, нельзя запретить иметь в загашнике развернутый ассортимент мнений по одному и тому же вопросу, дабы в зависимости от обстоятельств выдвигать на авансцену то одно из них, то другое. Не уверен, однако, в том, что такой подход соответствует требованиям, которые должны предъявляться к ученому. Слов нет, ученый может, а иногда и должен изменить свое мнение, и если это не продиктовано конъюнктурными соображениями, то ничего зазорного в этом нет. Но он морально обязан оповестить об этом своих слушателей и читателей, а еще лучше – объяснить им, почему он это сделал. Только тогда его позиция не заслуживает упрека.
Положение О. С. Иоффе в этом аспекте становится еще более уязвимым, если работы, опубликованные в Советском Союзе, сопоставить с тем, что он опубликовал после отъезда за рубеж. Можно понять, что, поскольку он был советским ученым, да еще и активным членом ВКП(б) и КПСС с многолетним стажем, далеко не все, что он публиковал, соответствовало его внутренним убеждениям. Сейчас, однако, читатель его работ оказывается перед нелегким выбором – как определить в его творческом наследии то, что выдержало испытание временем и что подверглось девальвации и должно быть отнесено к числу пле́вел.
Этот выбор тем более нелегок, что многие работы в покинутом им Отечестве переиздаются с благословения автора без каких бы то ни было купюр и ремарок с его стороны.
Истории науки известно немало примеров, когда исследователи не одно столетие бьются над тем, что в творческом наследии того или иного мыслителя соответствовало его подлинному мировоззрению, а что было продиктовано конъюнктурой, желанием обезопасить себя и близких (например, от мести инквизиции), обеспечить приток дивидендов и т. д. Так именно обстоит дело с изучением научного наследия Т. Кампанеллы.
Этот пример я привел, разумеется, не для того, чтобы поставить Иоффе в один ряд с Кампанеллой, а чтобы наглядно показать, как не просто в наследии ученого выделить то, что действительно может быть отнесено к приращению знаний. Если бы развитие юридической науки в послереволюционный период шло по нормальному руслу, то едва ли Иоффе стал бы знаковой фигурой среди университетской профессуры, которой до революции в России было предостаточно. После же революции многие выдающиеся ученые эмигрировали или были депортированы, многие подверглись репрессиям в Богом данном Отечестве, многие ушли в тень и умерли в заброшенности и нищете.
Деятельность Иоффе началась в период, когда в науке развелось немало так называемых выдвиженцев, которых на пушечный выстрел нельзя было к ней подпускать. Ученые же, успевшие до революции получить университетское образование, после репрессий и чисток, которые с октября 1917 года, по существу, не прекращались, хотя и сопровождались приливами и отливами, вынуждены были вести борьбу не просто за существование, а за жизнь. Далеко не всем из них в полной мере удалось сохранить себя как личностей. На этом фоне молодому Иоффе, не лишенному способностей от природы и не попавшему под жернова репрессий, не составило большого труда заявить о себе.
К тому же Иоффе повезло. Его учителями были выдающиеся ученые – чудом уцелевший Я. М. Магазинер и С. И. Аскназий. Кроме того, он находился в творческом общении с такими не менее крупными учеными, как А. В. Венедиктов, В. К. Райхер, М. Д. Шаргородский, И. И. Яковкин.
На безусых юнцов, пришедших в университет со школьной скамьи, как, впрочем, и на молодых людей, опаленных дорогами войны, Иоффе как лектор производил сильное впечатление. По-видимому, это обстоятельство сказывается на оценках Иоффе и по сию пору. Он, несомненно, отличался от лекторов, не способных увлечь аудиторию, которые либо бубнили заранее заученный текст, либо постоянно заглядывали в конспекты, боясь сбиться и потерять нить изложения. Соперничать с Иоффе на лекторском поприще, пожалуй, могли В. К. Райхер, М. Д. Шаргородский, И. И. Яковкин, у которых содержательность лекций сочеталась с доходчивостью подачи материала. К сожалению, даже их лекции, как и лекции О. С. Иоффе, отличались идеологической зашоренностью, которую мы принимали тогда за чистую монету. Но иного в то время и не могло быть.
Чтобы у читателей не сложилось превратного представления о том, как я оцениваю личность Иоффе, расскажу об одном эпизоде почти пятидесятилетней давности.
В 1959 году я опубликовал книгу «К теории правоотношения». Ей предшествовал ряд публикаций, в которых затрагивались такие вопросы, как понятие правоотношения, содержание и
