начинала смотреть на мир шире и видеть его сквозь политическую призму. В тот самый момент, когда публика перестала ассоциировать ее с цветом кожи и приняла как парижскую певицу, Жозефина вновь остро ощутила свою принадлежность к черной расе и поняла, что это не только часть ее идентичности, но и дело, за которое стоит бороться.
Эпилог
В апреле 1975 года двадцать тысяч человек вышли на парижские улицы попрощаться с Жозефиной Бейкер, чей гроб провезли по всему городу. Еще много тысяч следили за похоронной процессией по телевизору; их привлекали не только знаменитости, в большом количестве собравшиеся в церкви Святой Марии Магдалины, но и то, что впервые в истории Франции американку провожали в последний путь со всеми военными почестями. Жозефина мечтала о таких похоронах с того самого дня, как увидела, с какой помпой Гарлем отдавал последнюю дань Флоренс Миллс в 1927 году. Теперь Париж устроил ей такие же роскошные проводы; видимо, не зря она с таким упорством добивалась любви парижан на протяжении всей своей долгой карьеры.
С тех пор как она покорила Париж, прозвавший ее своей «черной Венерой», прошло почти полвека. К пятидесяти годам ее образ трансформировался: она стала дивой без возраста, щеголявшей накладными ресницами и головными уборами из перьев. Даже в шестьдесят восемь лет она по-прежнему успешно эксплуатировала это амплуа, продолжала исполнять свой репертуар, ставший уже классикой, и танцевала задорный, хоть и давно забытый, чарльстон.
Но в жизни ее никто бы не узнал. После многолетнего применения токсичного конка у нее почти не осталось волос, а сохранившиеся торчали редкими пучками; длинные ноги, которые так хорошо смотрелись в кордебалете, приходилось туго бинтовать, защищая суставы от холода и нагрузок. Правда, стоило ей надеть парик, сделать макияж и выйти на освещенную прожекторами сцену, как под действием адреналина она преображалась и вновь напоминала прежнюю юную Жозефину. Парижская премьера ее последнего ревю – оно так и называлось «Жозефина» – состоялась 8 апреля 1975 года. Она исполнила тридцать четыре песни и несколько классических джазовых танцев. Критики почти единогласно ее хвалили.
Шоу называли одним из триумфов ее карьеры; билеты раскупили на несколько недель вперед, но через три дня после премьеры в обычное время Жозефина не вышла из номера. Встревоженные гостиничные служащие обнаружили ее без сознания на кровати; очки для чтения съехали набок, вокруг лежали газеты и журналы с хвалебными отзывами. Через несколько часов она умерла. Официальной причиной смерти указывали инсульт, но близкие друзья Жозефины говорили, что она умерла от счастья.
Среди многочисленных поздравительных телеграмм, полученных ею 8 апреля, одна пришла от президента Жискара Д’Эстена; тот диктовал ее «от имени благодарной Франции, чье сердце так часто бьется в такт с вашим». Президент воздавал должное любимой звезде парижан, но телеграмма также намекала на патриотизм Жозефины, ставшей героиней Второй мировой войны.
После вступления в войну с Германией Жозефина вполне объяснимо прониклась бедой французов. Она ненавидела нацистский режим еще со времен турне по Австрии и Германии, когда ей пришлось столкнуться с оскорбительным отношением. Но в своей патриотической деятельности Жозефина зашла намного дальше своих коллег: она не только пела и танцевала, поднимая боевой дух французских войск, но и работала шпионкой «низшего звена» и передавала секретную информацию.
В начале войны, когда ее все еще приглашали на вечеринки в посольства, к ней обратилась французская военная полиция и попросила подслушивать важные военные разговоры. В 1940 году немецкая армия вошла в Париж, и из-за цвета кожи Жозефине стало небезопасно оставаться в городе. Как и многие другие, она бежала на юг. С этого момента ее работа приобрела особую важность. За пределами оккупированной Франции она могла относительно свободно передвигаться и под прикрытием гастролей ездила в нейтральные страны – Португалию, Испанию, государства Северной Африки. Ее сопровождал офицер разведки, притворявшийся ее ассистентом, а в багаже она перевозила донесения от Свободных французских сил союзникам: их писали невидимыми чернилами на нотных партитурах.
Ее вклад в борьбу с нацистами едва ли мог сравниться с героизмом членов французского Сопротивления, подвергавшихся большой опасности, но все же она поступала благородно, особенно в сравнении с ее современниками Мистенгет и Морисом Шевалье, которые остались в оккупированном Париже и развлекали врага. По возвращении в Париж в 1944 году Жозефину приветствовала ликующая толпа, и помимо ряда наград, в числе которых была и медаль Сопротивления, она получила личное благодарственное письмо от Шарля де Голля, написанное от руки.
Джазовый музыкант Ален Роман рассказывал, что, вернувшись в Париж, Жозефина стала «больше француженкой, чем Людовик XIV». Вместе с тем она была полна решимости помогать «своему народу» – чернокожим американцам. В 1936 году ее пригласили выступать в нью-йоркском шоу «Забавы». Жозефина думала, что в Нью-Йорке ее встретят с почестями, как вернувшуюся на родину звезду, но менеджеры отеля «Сент-Мориц» сообщили, что ей можно заходить в отель только со служебного входа и запрещено появляться в лобби, чтобы не отпугнуть «гостей из южных штатов».
И вот после войны она решила воспользоваться своей славой и именем для борьбы с расизмом в США. В 1948 году по заданию французской газеты «Франс-Суар» Жозефина инкогнито путешествовала по американскому югу и всякий раз пыталась пользоваться общественной инфраструктурой «только для белых». Она неоднократно подвергалась арестам, угрозам и нападениям и обо всем этом писала в газету, опубликовав серию красочных возмущенных очерков. Три года спустя она провела еще более публичную кампанию: отправившись в тур по Соединенным Штатам, отказалась выступать в городах, где ей запретили селиться в первоклассных отелях, и нанимала только черный технический персонал. Она поддерживала местных предпринимателей, толерантно относившихся к чернокожим, и неизбежно стала получать угрозы от ку-клукс-клана, о чем сразу сообщала в газеты.
В то время чернокожих знаменитостей, занимавшихся активизмом, можно было пересчитать по пальцам одной руки, и Жозефину начали считать кем-то вроде лидера, способного сплотить людей. Ее действия обсуждали в Конгрессе, а по мнению «Чикаго Икзэминер», она сумела организовать «лучшую публичную кампанию и газетную шумиху в этом столетии, а может, даже с начала времен». Двадцатое мая объявили Днем Жозефины Бейкер, и в 1951 году в этот день она проехала по Гарлему с автоколонной.
Жозефина радовалась успехам, но была наивна и упряма. Ее кампании стали все более оторванными от политического прагматизма и даже от реальности, что вызывало беспокойство чернокожих лидеров. В начале 1950-х она стала позволять себе слишком резкие высказывания о США, а некоторые ее заявления звучали так дико, что вскоре даже те, за
