��Играйте тех, кто вам по духу ближе: Илью Муромца, Добрыню Никитича, Алешу Поповича, Микулу Селяниновича, Святогора!.. Или, если хотите, Дюка Степанковича, Чурилу Пленковича, Дуная Ивановича! Все они отличались воинской или трудовой доблестью, красотой, мощью, умом!..

И вдруг один молодой артист, игравший Лёньку � помощника машиниста,�� с усмешкой спросил:

��Ну, а кем же мне прикажете быть в столь почетной компании?

��Соловьем-разбойником!�� не удержался я.

Раздался смех. А Завадский совершенно серьезно добавил:

��Остроумно. Но не слишком ли щедро? Ему � в той компании � быть либо только Соловьем, либо � просто разбойником.

(Даже тогда уже водились и те, и другие.)

Я часто наблюдал работу Завадского и, над �чужими� пьесами.

Однажды, на репетиции �Гибели эскадры�, Завадский, раздраженный тем обстоятельством, что одному из ведущих актеров никак не удавалось выполнить его режиссерское задание, вскочил и с криком �Пойду и повешусь!� � выбежал из зала.

Испуганный этим поступком начальник театра � Владимир Евгеньевич Месхетели схватил меня и Фаину Георгиевну Раневскую за руки, умоляя:

��Дорогие! Спасите его! Верните!

Не успел я отреагировать, как эта великая актриса, которая была еще и великим психологом, а к тому же отлично знала Завадского, совершенно спокойно, чуть заикаясь, проговорила:

��Не волнуйтесь! Он вернется� сам. Юрий Александрович в это время всегда посещает� туалет.

Кроме Фаины Георгиевны никто никогда не осмелился бы при Завадском произнести неприличное слово: это была исключительно ее прерогатива�

Считаю своим моральным долгом в этих �мемуарах� упомянуть о большом актере и моем дальнем родственнике.

Артист театра Моссовета (речь идет уже о послевоенном периоде)�� Александр Иосифович Костомолодский был двоюродным братом моего отца: его мать � Розалия Иосифовна � родная сестра моего деда Прута.

Я не присутствовал в день премьеры возобновленного �Маскарада�, но пятый его показ все-таки посмотрел.

Однажды, после очередного просмотра спектакля, ужиная с Юрием Александровичем Завадским в ресторане ВТО, поздравил его с удачей, с блестящим вторым рождением этой удивительной пьесы. И между нами произошел разговор, который, возможно, заслужит внимание будущих историков советского театра. Я обратился к Завадскому с вопросом: