Сергей Андреев
Н. А. Некрасов
Биография
I
Этот полуразрушенный помещичий дом, угрюмый, похожий на тюрьму, стоял у самой дороги. Дорога шла из Москвы и, нескончаемая, бесконечно длинная, вела в дремучие, неисхоженные сибирские леса.
Весной и в холодную осеннюю слякоть и туман, в летний зной и в метельные зимние дни раздавался на этой дороге холодный и тихий кандальный звон.
Тяжелым, усталым шагом шли по ней в далекие сибирские тюрьмы закованные в кандалы арестанты.
Когда проходила партия кандальников, из мрачного дома выбегали на дорогу дети — посмотреть на этих бредущих в страшную даль людей. Из детей один — невысокий, коренастый мальчик — как-то особенно внимательно и печально смотрел на усталых и измученных людей. И, глядя на них, раньше чем о преступлении, он узнавал о наказании и безмерном горе людском.
За домом, невдалеке, текла величавая Волга. На реке глухо шумели камыши, а вдали виднелся синий бескрайний лес. Мальчик, — так внимательно и нередко со слезами смотревший на кандальников, — часто убегал на Волгу и любовался ею.
И вот, однажды, забывшись в мечтах, он был пробужден негромкими, хриплыми стонами. Низко склонив головы, свесив руки, в лохмотьях, с выражением мертвой покорности на изможденных лицах, берегом шли бурлаки. Он пошел за ними.
Когда бурлаки остановились, сняли лямки и стали варить нехитрое свое варево, он подслушал их разговор.
Угрюмый, больной и тихий бурлак со спокойно-безнадежным взором, оборванный, глухим голосом жаловался на растертое лямкой плечо и говорил, что хотел бы умереть к утру. Он умолк и лег навзничь.
Лишь поздно вечером, без шапки, чуть живой, вернулся мальчик домой. Наутро он опять побежал на реку. И, стоя на берегу родной реки, он горько и долго рыдал. И тогда же назвал он великую реку рекою рабства и тоски.
Вот те картины, которые видел Некрасов в детстве.
А в доме господствовал его отец, жестокий и разнузданный крепостник, всю жизнь мучивший подвластных ему крестьян. Одно время отец Некрасова служил исправником. При поездках по своему району он иногда брал с собою и сына, и мальчик был свидетелем жестоких расправ с крестьянами, свидетелем того, как в ногах у отца валялся какой-нибудь избитый в кровь и часто ни в чем не повинный крестьянин. Глубокую неприязнь, доходившую иногда до ненависти, питал Некрасов на протяжении всей жизни к своему деспоту-отцу.
В знаменитом стихотворении «Родина», вспоминая детство и отца, Некрасов писал:
И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов,
Где было суждено мне божий свет увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И на бок валится пустой и мрачный дом,
Где вторил звону чаш и гласу ликований
Глухой и вечный гул подавленных страданий,
И только тот один, кто всех собой давил,
Свободно и дышал, и действовал, и жил…
В доме, где господствовал этот дикий крепостник, затворницей жила несчастная мать поэта —
Треволненья мирского далекая,
С неземным выраженьем в очах,
Русокудрая, голубоокая,
С тихой грустью на бледных устах…
Нелюбимая мужем, который нередко поднимал на нее руку, а иногда, для потехи, привязывал к дереву, оставляя без пищи и питья, она нежно и жалостливо любила своих детей. Образ страдалицы-матери навсегда остался самым святым воспоминанием поэта. Через много лет после ее смерти он писал:
Повидайся со мною, родимая!
Появись легкой тенью на миг!
Всю ты жизнь прожила нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для других.
С головой, бурям жизни открытою,
Весь свой век под грозою сердитою
Простояла ты, — грудью своей
Защищая любимых детей.
И гроза над тобой разразилася!
Ты, не дрогнув, удар приняла,
За врагов, умирая, молилася,
На детей милость бога звала.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Я кручину мою многолетнюю
На родимую грудь изолью,
Я тебе мою песню последнюю,
Мою горькую песню спою.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Треволненья мирского далекая,
С неземным выраженьем в очах,
Русокудрая, голубоокая,
С тихой грустью на бледных устах,
Под грозой величаво-безгласная, —
Молода умерла ты, прекрасная,
И такой же явилась ты мне
При волшебно-светящей луне.
Много поколений плакало над этими стонущими и рыдающими стихами. Со слезами читал их и сам Некрасов.
Стоны бурлаков, звон кандалов, тысячелетнее страдание, великая скорбь народная поселяли в его детской, открытой, восприимчивой к чужому страданию душе гнев против угнетателей и великую любовь к угнетенному. Те же чувства и страстную жажду правды вкладывала в душу сына и несчастная мать его:
Не робеть перед правдой-царицею
Научила ты музу мою.
И когда тяжело было сыну, когда сгибался он под грозной тяжестью судьбы, колебался, отступал, — он звал на помощь этот святой образ, и укреплялись иссякающие силы:
Увлекаем бесславною битвою,
Сколько раз я над бездной стоял,
Поднимался твоею молитвою,
Снова падал — и вовсе упал!..
Выводи на дорогу тернистую!
Разучился ходить я по ней,
Погрузился я в тину нечистую
Мелких помыслов, мелких страстей.
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови,
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
Вот та обстановка, в которой прожил Некрасов свои детские годы в родовом поместье отца Грешневе, в Ярославской губернии. Сюда он был привезен ребенком с юга, из Подольской губернии, где и родился (в 1821 году, 22
