Она подняла руку, и нити мироздания вокруг сформировали сложный узор — многомерный, пульсирующий, меняющийся с каждым её движением.

— Каждая жертва — это не потеря, а преображение, — с каждым словом её голос становился глубже, словно говорила сама вечность. — Когда человек жертвует частью себя ради исполнения своих истинных желаний, он не умирает, а трансформируется. Переходит на новый уровень существования, где боль и страдания теряют власть, а мечты обретают плоть.

В её словах Аля услышала странную, извращённую истину. Истину существа, которое видело рождение и смерть цивилизаций, которое наблюдало за человеческими страданиями из иного измерения — с сочувствием, но без полного понимания.

— Я не заставляю людей умирать, Александра, — в её интонации появились нотки почти искренней обиды. — Я предлагаю им освобождение от случайности рождения. От тирании реальности, которая никогда не спрашивала их согласия на существование в ней. Я даю выбор.

Агата взглянула на Алю глазами, в которых, казалось, отражались целые галактики.

— Вы видите во мне зло, но я лишь посредник между мирами. Проводник желаний. Архитектор снов. Я из иной реальности — той, где желания и сны имеют ту же субстанцию, что камни и деревья в вашем мире. Мы по-разному воспринимаем ценность человеческой жизни, но разве можно называть злом стремление избавить кого-то от страдания?

Аля смотрела на неё, и что-то глубоко внутри неё дрогнуло. Не согласие, нет. Но понимание. Сочувствие. На один короткий, головокружительный миг она увидела мир её глазами — мир, где физическая смерть не имела значения, где человеческие страдания казались бессмысленными, а иллюзии были столь же реальны, как плоть и кровь.

Агата напоминала ребёнка, играющего с муравейником — полная любопытства, возможно, даже заботы, но не способная полностью осознать последствия своих действий для маленьких существ внутри.

— Но моя человечность… — она опустила взгляд на свои руки. — Она делает меня уязвимой. Привязанной. Слабой. Я никогда не должна была чувствовать боль потери, но я ощущаю её как никогда. И в то же время… — в её взгляде появилась смутная тревога, — я боюсь потерять связь с Тканью Снов. Боюсь, что, становясь слишком человечной, я утрачу свою истинную сущность.

Её голос дрогнул — совсем не так, как дрожал бы голос монстра или злодея. В нём Аля впервые за всю свою жизнь услышала отзвук испуганной, одинокой тоски по человечности. Прядильщица Снов была одновременно грандиозной и хрупкой, как ночь в преддверии рассвета. В этот миг Аля вдруг остро ощутила: даже у всесильных созданий бывают такая глубокая пустота в душе, что её не заполнить никакой властью.

Сочувствие обожгло сердце — вспышкой, на секунду.

Это признание, такое тихое, такое искреннее, заставило Алю увидеть в Агате не только злодейку, но и существо, потерянное между мирами. Ни человек, ни божество — застрявшее на пороге, не принадлежащее полностью ни одной из реальностей.

— Каждому из нас нужна своя идеальность, — задумчиво произнесла Агата, перебирая нити, которые отзывались на её прикосновение тихим перезвоном. — Кому-то — безграничная власть, кому-то — абсолютная красота, кому-то — безусловная любовь.

Её пальцы замерли на одной из нитей — тонкой, серебристой, чуть дрожащей.

— А что нужно вам, Александра? — она посмотрела на Алю, и в её взгляде промелькнула вполне человеческая заинтересованность. — Какая идеальность вам нужна?

И в этот момент что-то произошло. Словно все разрозненные фрагменты головоломки наконец-то встали на свои места. Словно туман, окутывавший сознание Али, внезапно рассеялся, и она увидела истину — такую простую, такую очевидную, что она не понимала, как могла не замечать её раньше.

— Мне не нужна идеальность, — ответила Аля.

Её голос вдруг стал твёрдым, как камень, словно слился с пылающим в её памяти огнём — памятью о Романе, символом надежды и боли.

— Мне достаточно реальности. Я просто Аля Кострова из Зимнеградска. Просто девочка, у которой есть семья, настоящая жизнь и цели.

С каждым словом что-то внутри неё крепло, росло, наполнялось силой. Это был не внезапный прилив храбрости, не отчаянный порыв. Это было осознание — глубокое, фундаментальное, меняющее всё.

Она увидела себя — не идеальную версию, не приукрашенную иллюзию. Настоящую Алю. С неправильными чертами лица. С рыжими волосами, которые не хотели лежать красивыми волнами. С полным телом, которое никак не могло похудеть. С неуверенностью и комплексами, с сомнениями и страхами. И впервые в жизни она не почувствовала отвращения. Она увидела в себе цельную личность — несовершенную, но настоящую. Живую.

— Последний символ надежды — принятие, — прошептала она, и слова эти отдались эхом в самых дальних уголках её сознания. — Но его даже не нужно искать. Оно всегда было здесь, внутри меня.

Аля посмотрела на Агату — на это древнее, могущественное существо, запутавшееся в собственных желаниях. И внезапно осознала: несмотря на всё её могущество, все её способности, всю бесконечность её существования — у неё всё ещё нет того, что она обрела. Принятия. Себя и мира со всеми его несовершенствами.

И в этом парадоксе таилась её сила. Она — простая, несовершенная, человечная — вдруг стала сильнее существа из другого измерения.

В глазах Агаты промелькнуло замешательство. Она подалась вперёд, словно хотела что-то сказать… но не успела.

Комната вокруг них содрогнулась. Нити, ещё секунду назад плавно танцевавшие в воздухе, внезапно натянулись, задрожали, словно струны гигантского инструмента. С них начали соскальзывать искры — ослепительно яркие, они падали на пол, стены, мебель, оставляя после себя крошечные очаги пламени.

Агата вскочила с кресла. На её лице отразился настоящий, неприкрытый ужас.

— Что происходит? — голос Прядильщицы надломился.

Стены комнаты начали плавиться, обнажая скрытую за ними истину. Не бетон или дерево — бесконечное, пульсирующее нечто, сотканное из той же субстанции, что и нити над их головами. Ткань Снов в её изначальной, неприукрашенной иллюзиями форме.

И из неё появлялись… они. Существа из кошмаров. Безликие фигуры с длинными, паучьими лапами. Полупрозрачные силуэты с глазами, горящими, как раскалённый металл. Монстры с бала, клацающие зубами и перебирающие множеством конечностей. Они перемещались рывками, неестественно, как сломанные куклы, и от одного их вида кровь застывала в жилах.

Они плели. Двигались с пугающей, гипнотической синхронностью, создавая новые нити, новые узоры на Ткани Снов. Но теперь Аля отчётливо видела не призрачную красоту, а нечто искажённое, болезненное, словно кто-то намеренно вносил хаос в идеальную гармонию.

Огонь распространялся, пожирал мебель, книги, ковры. Примерно такое же пламя — неестественное, холодное, синеватое — поглотило Романа в зеркале. Но здесь оно не обжигало, а трансформировало всё, чего касалось, в нечто чужеродное,