— Я не хочу стать призраком, — сказала она, удивляясь своей смелости. Словно собственный голос шёл из глубины, о которой она раньше не знала. — Не хочу быть иллюзией. Фантомом.

Губы Ноктюрна расплылись в идеальной глянцевой улыбке, вызывающей мурашки по коже.

— Но, Александра, — произнёс он мягко, словно объясняя ребенку простую истину, — именно здесь всё настоящее. Этот мир — не иллюзия, а истинная реальность. Более настоящая, чем та, от которой ты так стремилась сбежать.

Аля покачала головой. Внутри неё проснулось что-то сильнее страха и отчаяния.

— Нет. Всё здесь призрачное. Всё подчиняется Прядильщице Снов. И ты теперь тоже. Это не ты говоришь, Роман. Это она — через тебя.

Его лицо на мгновение исказилось, словно маска, готовая треснуть и показать истинный облик. Но лишь на мгновение. Потом — снова эта идеальная, пустая улыбка.

— Ты устала, милая. Потрясения измотали тебя. — Он снова крепко обнял её, зарылся лицом в волосы. — Я так люблю тебя, Александра. И совсем скоро мы будем вместе навсегда. Осталось всего несколько часов для твоей окончательной трансформации и перехода на Ткань Снов. И тогда начнется наша идеальная жизнь. Бесконечная. Совершенная.

Его руки успокаивающе скользнули по её спине, но совсем не согрели — они были холодными, скользкими, как мраморные пальцы статуи. От каждого движения его ладоней она чувствовала мурашки, будто по коже ползли ледяные пауки.

Краем глаза Аля заметила шевеление в зеркалах. Эти безмолвные свидетели кошмара всё ещё окружали их. И то, что они показывали теперь, заставило кровь буквально застыть в жилах.

Там, в отражениях, появилась она. Настоящая. Аля Кострова. В своей старой мешковатой куртке, с растрёпанными волосами, выбивающимися из-под дешёвой вязаной шапки. Она перебегала дорогу, не глядя на светофор, не видя несущийся на полной скорости автомобиль. Водитель, разговаривающий по телефону, тоже не заметил её.

Удар.

Её тело взлетело в воздух, как тряпичная кукла, и рухнуло на асфальт с жутким хрустом ломающихся костей. Она увидела, как голова неестественно дёрнулась, как рука вывернулась под невозможным углом, как изо рта брызнула алая струйка. В ушах раздался оглушительный звон, но она знала — в той реальности не было ни звука, только тихий болезненный стон.

Ноктюрн резко прижал её к себе, закрывая ладонью её глаза, но она уже всё увидела.

— Ничего, всё будет хорошо, — прошептал он у самого её уха. — Это просто испытание на пути к идеальной жизни. Главное — что теперь мы рядом.

Он наклонился, его губы коснулись её губ. Холодные, как у трупа, вытащенного из реки. Она содрогнулась и попыталась отпрянуть, но он держал крепко, жадно углублял поцелуй.

И в этот момент вся правда обрушилась на Алю, как лавина, сметающая всё на своём пути.

Она умирала. Прямо сейчас. Там, в реальном мире, её тело, изуродованное аварией, медленно угасало в больничной палате. А здесь, на Ткани Снов, её душа готовилась стать вечным пленником — призраком в мире иллюзий, красивой оболочкой без сути.

Ужас проник в каждую клетку её существа. Не тот детский страх перед монстрами под кроватью, а всепоглощающий ужас перед небытием. Сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку. По спине заструился ледяной пот. Во рту пересохло, а в горле встал ком.

Она не хотела этого. Не хотела умирать в шестнадцать, не успев ничего по-настоящему. Не хотела становиться тенью, вечным странником в чужих снах. Не хотела терять всё, что делало её человеком — боль, страх, несовершенства, даже эти ненавистные складки на животе, которые теперь казались таким драгоценным доказательством того, что она живая.

Аля резко оттолкнула Ноктюрна. Он отступил, удивлённо подняв брови; в глазах мелькнуло что-то чужое, нечеловеческое.

— Это не путь к идеальной жизни! — её крик разорвал тишину зала, отразился в тысячах зеркал, вернулся к ней со всех сторон, как приговор. — Это смерть! Смерть всего настоящего! Всего, что делает меня человеком, а не… не этой куклой!

В глубине его синих глаз мелькнула неуловимая вспышка боли, но почти мгновенно погасла, утонув в привычной маске холодного совершенства.

— Александра, милая, что ты говоришь? — голос прозвучал сладко, как сироп, но как никогда фальшиво. — Неужели ты хочешь вернуться в тот кошмар?

И тогда Алю прорвало. Горький, истерический смех вырвался из горла, смешавшись со слезами. Это было надрывное отчаяние на самой грани между безумием и просветлением.

— Да, хочу! — она буквально выкрикнула эти слова, давясь смехом и соленым вкусом собственных слез. — И я просто Аля. Алька Кострова из десятого «А», а ты… — её голос дрогнул, — ты просто Роман Ларинский, помнишь? Что эта ведьма сделала с тобой?

Он застыл на месте, будто наткнулся на невидимый барьер. Привлекательные черты исказились в искреннем недоумении, отчего он вдруг показался почти… человечным.

— О ком ты говоришь, Александра? — в его обычно бархатном голосе проскользнула легкая дрожь. Этой едва уловимой нотки страха оказалось достаточно, чтобы в ней вспыхнула надежда.

Аля сделала шаг вперед, затем еще один, пока не оказалась так близко, что могла разглядеть мельчайшие детали его лица — золотистые крапинки в радужке, родинку на скуле, легкую неровность бровей, которую не замечала раньше. Всё это было так знакомо, так дорого…

— Рома, — прошептала она нежно, будто говорила о чём-то невероятно ценном и трепетном. — Помнишь, как ты спас меня на том мосту? Я стояла там, на краю, готовая шагнуть в пустоту. А ты появился из ниоткуда. — Её пальцы дрогнули, когда она осторожно коснулась его щеки. — Отогнал этих дураков. Удержал. Не дал мне совершить самую страшную ошибку.

В его глазах, как луч света в тёмной комнате, мелькнул слабый проблеск осознания.

— Помнишь, как ты порвал мою картину-ключ? — продолжала она, чувствуя, как голос становится тверже. — Ты знал, что она ведет сюда, к Агате. Знал, чем это закончится.

Его зрачки расширились. Грудь вздымалась неровно, словно он только что пробежал марафон.

— Помнишь, как мы недавно вместе прогуляли школу? — её пальцы сжали его руку, и она почувствовала, как под кожей дрожат сухожилия. — Два самых лучших дня в жизни? Ходили в кино на тупой ужастик, тусовались в заброшке, ели пиццу у тебя дома? Ты тогда сказал, что тебе нравится моя искренность…

По его лицу пробежала судорога — словно внутри него боролись две сущности, два сознания. Его пальцы сжали её с такой силой, что стало больно, но она не отдернула руку.

— Помнишь, как мы рисовали друг на друге лунными красками? — шептала она, чувствуя, как слезы катятся по щекам. — А потом увидели эти узоры в реальном