— Доктора! — крикнул Блоссом. — Скорее найдите доктора!

Но никого искать уже было не надо: Джон Дулиттл стоял рядом.

— Дайте-ка мне его осмотреть, — сказал он, вставая на колени возле потерявшего сознание силача.

— Вы не сможете ему помочь, — возразил Блоссом. — Он тяжело ранен и еле дышит. Здесь нужен врач.

— А я и есть врач, доктор медицины, — ответил Джон Дулиттл, ощупывая грудь силача. — Мэтьюз, будьте добры, принесите мне из фургона черный саквояж.

— Вы доктор? — удивился Блоссом. — Как же так? Вы же назвались господином Смитом!

— Да ведь это доктор Дулиттл! — крикнул кто-то из толпы. — Когда-то он был лучшим врачом во всей округе. Мне ли его не знать, если я сам у него лечился! Доктор Джон Дулиттл из Паддлеби, собственной персоной!

Глава 5

ДОКТОР ПАДАЕТ ДУХОМ

Чугунный шар сломал силачу два ребра, но, слава Богу, он обладал недюжинным здоровьем, поэтому доктор надеялся на скорое выздоровление. Силача уложили в постель, и доктор навещал его четыре раза в день, а Мэтьюз ухаживал за ним как сиделка.

Силача в цирке любили и дали ему шутливое прозвище — Геракл. Он был благодарен доктору за помощь и лечений и потом — долг платежом красен! — не раз выручал доктора.

Теперь, когда доктора узнали и всем стало известно, что он не кто иной, как доктор Джон Дулиттл из Паддлеби, не имело смысла скрываться под чужим именем. Скоро, очень скоро циркачи подружились с ним и то и дело обращались к нему за советом.

На следующий день тяни-толкая показали публике. Нигде, ни в одном цирке, ни в одном зверинце, до того не было двухголового зверя, поэтому с самого утра к загону с невиданным зверем выстроилась очередь любопытных. Поначалу несчастное животное сгорало от стыда, пугливо озиралось и прятало то одну, то другую голову в большой охапке сена, лежащей рядом. Тогда люди не хотели верить, что у зверя две головы, и кричали:

— Мошенники! А где же вторая голова? Это не цирк, а сплошное надувательство!

И доктору приходилось упрашивать тяни-толкая показать публике обе головы.

— Если люди тебе не нравятся, не смотри на них, — говорил он тяни-толкаю. — Отвернись, поешь сена. Главное, чтобы они видели, что у тебя две головы.

Однако некоторые зрители не хотели верить своим глазам и кричали, что вторую голову вылепили из воска. А однажды двое сорванцов подкрались к тяни-толкаю с двух сторон, чтобы проверить, какая из голов настоящая, а какая — нет. Тогда тяни-толкай вдруг боднул их обеими головами пониже спины, да так, что мальчишки потом долго чесались, и все убедились, что их не обманывают.

Первые дни в цирке превратились для застенчивого зверя в пытку, и он уже хотел было наотрез отказаться выступать перед публикой. Но когда О’Скалли рассказал ему, как нужны доктору деньги, он все-таки решил остаться и помочь Джону Дулиттлу. В конце концов, тяни-толкай привык к пялившим на него глаза зевакам и в ответ смотрел на них с гордостью и презрением. По чести говоря, они того заслуживали.

Во время представлений доктор сидел у входа в загон, принимал деньги и улыбался каждому словно старому другу. И в самом деле, там ему повстречалось много давних знакомых: соседи по Паддлеби, пастор и даже страдающая ревматизмом дама, та самая, что когда-то села на ежа.

Утка Крякки не могла сидеть без дела и весь день хлопотала: стряпала, стирала, убирала, а кроме того ей теперь приходилось приглядывать за доктором, потому что добрый Джон Дулиттл, когда никто не видел, пропускал детей без денег.

Вечером к ним в фургон приходил хозяин цирка. Они садились с доктором за стол, укладывали блестящие монетки в столбики и делили их поровну. Сова Бу-Бу при этом взлетала доктору на плечо и не спускала глаз с денег — уж кто-кто, а она знала арифметику лучше всех, и ей сам Бог велел следить, чтобы доктора не надули.

От желающих посмотреть на тяни-толкая отбою не было, и все же Джон Дулиттл скоро убедился, что ему придется проработать в цирке не один месяц, чтобы поднакопить денег и рассчитаться с моряком за корабль. К тому же поросенку Хрюкки каждое утро нужна была морковка, О’Скалли — баранья косточка, Мэтьюз Магг очень любил жареные каштаны, а доктор не мог себе отказать в душистом табаке для трубки. Стоит ли говорить, что все это обходилось тоже недешево. Но главное было в том, что доктору не нравился цирк. Нет, не выступления акробатов, клоунов, силачей, а то, что в цирке очень часто обманывали зрителей. А доктор терпеть не мог ложь, и ему было стыдно, что он волей-неволей живет с обманщиками.

Но больше всего Джона Дулиттла беспокоила судьба цирковых зверей. Вечером, когда зрители разошлись и во всех шатрах и загонах стихли голоса, доктор поговорил со зверями. Все они наперебой жаловались:

— Нас кормят объедками!

— Клетки не убирают!

— Нас не водят на прогулки! Мы задыхаемся здесь!

Джон Дулиттл выслушал зверей и так рассердился, что, не раздумывая ни минуты, отправился к хозяину цирка в его фургон и потребовал изменить порядки.

Господин Блоссом терпеливо выслушал его, а потом громко рассмеялся в ответ.

— Боже мой, доктор! — хохотал он. — Да если я соглашусь на ваши условия, я разорюсь! Отпустить харри-гарри домой? Отправить старушку Бетти на пенсию? Нанять людей, чтобы они весь день только и делали, что убирали клетки? Покупать свежее мясо для льва и гиены? Выводить зверей на прогулку словно маленьких детей? Да вы сошли с ума, доктор! Вы ничего не смыслите в цирке! Я уступил вам во всем, что касается тяни-толкая и ваших зверей, вы выступаете как сами того желаете. Но хозяин здесь я! И я не позволю вам вмешиваться в мои дела. Хватит того, что Геракл все еще в постели, а я плачу ему из собственного кармана. Довольно, такие разговоры до добра не