Уля представила, как бабушка заходит в комнату, садится на кровать и начинает «серьёзный» разговор о мальчиках, и её закачало. Она слезла на землю. После прыжков на квадроцикле всё тело дрожало, как холодец на танцполе, и это безумно раздражало Улю. Хотя её всё сейчас бесило: и больная нога, и то, что Антон оказался не таким гадом, и то, что ей было приятно, что он её довез, и… вообще всё. Да. Улю бесило всё.

Знакомое, в общем, чувство, здравствуй, старый добрый чёртов мир, ты не даёшь расслабиться. И ещё она хотела забыть то, что случилось на поле, потому что это в голову вообще не помещалось.

Уля дошла до ворот, неловко повернулась и буркнула:

– Ну, я пошла. Спасибо…

– Ага, – сказал Антон. – Точно дойдёшь? Нога уже прошла?

– Нет-нет, всё хорошо! – замотала она головой. – Всё в порядке. Я, короче, пойду…

– Ну давай, – неуверенно сказал Антон. Ему мешала улыбка, которая прилепилась к губам. Уля подумала, что серьёзность ему больше идёт.

– Ага, давай. – Ульяна повернулась и, стараясь сохранять равновесие, торжественно поковыляла на участки.

– Точно всё в норме?

Он ещё, гад, тревожится! Ульяна показала большой палец и с лицом Гарольда, скрывающего боль, двинулась дальше. Зашла за угол сетчатого забора, оплетённого плющом, и почти упала на бетонный столб, который так удачно подвернулся. С облегчением услышала, как мотор зарычал и стал удаляться. Слава всем богам, он свалил! Как же больно-то! Если бы лодыжка могла заявить протест, то это была бы очень громкая публичная демонстрация. Разумеется, несанкционированная. Ульяна растёрла её рукой. Что за дичь сегодня случилась? Сначала на заброшке, с этим дедом Витей, а потом на поле? «Я подумаю об этом завтра, – решила Уля. – Если оно наступит».

Боль неожиданно испарилась. Уля удивилась, опустила глаза и поняла, что водит по ноге тем самым особенным способом, которым водил тот дед в дождевике. Осторожно встала. Перенесла вес на больную ногу. Не больно.

– Вот чудеса, – сказала Ульяна. И торопливо зашагала домой.

Как бы мимо бабушки Леры проскочить, тогда она точно в чудеса поверит.

Она шла разбитой асфальтовой дорогой. Солнце зацепилось уже за верхушки леса, который рос по краю их СНТ. Было тихо – ни души, и Уля шла, машинально считая столбы и оглядывая чужие участки – как это делают все дачники.

СНТ «Мороки» было старинным садовым товариществом, осваивали и распахивали эти бросовые земли ещё в восьмидесятые, обитали сейчас там пенсионеры, и потому далеко не все участки были обнесены профнастилом. Везде торчала рабица, проницаемая для взгляда. Прозрачная жизнь, доступная всем соседям и прохожим, тихая пастораль на шести сотках.

Вот и участок соседки Нины, с фонариками и адскими садовыми гномами, которые выныривали из самых неожиданных мест: из клумбы с петуниями, из зарослей форзиции[2], из раскидистого можжевельника. Гномы притаились под крыльцом, следили за ней своими бессмысленными глазками, они сторожили выходящих из садового туалета и считали капли, падающие в бочку с дождевой водой. Вдобавок Нина имела обыкновение периодически переставлять их. Вот и сейчас гномы выстроились в шеренгу у забора, уткнули курносые пластиковые носы в сетку и тянули к девочке свои коротенькие ручки. Крипота.

Уля сбилась с шага. Возле их дома гудел полицейский уазик. У калитки стояли бабушка Лера и Нина и разговаривали с молодым участковым в голубой рубашке. Бабушка растерянно вертела в руках телефон. Глаза у неё были заплаканы. Участковый задирал фуражку и чесал лоб.

– Валерия Михайловна, вы не волнуйтесь так, наверняка она скоро придёт, – говорил он. – Встретилась с друзьями и засиделась. Это же дети.

– Да какие друзья, мы только приехали!

– Так завела. Это же дети.

– Сергей Сергеич, вы её искать будете?!

– Да не могу я сейчас дело открыть, поймите. – Полицейский снял фуражку и прижал её к груди. – Я вообще мимо проезжал, когда мне позвонили, поэтому и заскочил. По закону в розыск через три дня, а она три часа…

Тут Валерия Михайловна увидела Ульяну и всплеснула руками. Участковый обернулся и победно воскликнул:

– Вот! Я же говорил!

Он торжествующе надел фуражку.

– Уля, ты где была, что с тобой? – трагическим голосом спросила бабушка. – В каком ты виде!

– Бабушка… я… упала… – сказала Ульяна и замолчала. Губы у неё задрожали. Валерия Михайловна подскочила и повела её в дом. Хромота и боль очень удачно вернулись, поэтому Уля хромала и плакала, совершенно не притворяясь.

Вечер прошёл в хлопотах и живописных описаниях. Участковый Сергей Сергеевич уехал, удовлетворившись коротким объяснением – шла, шла, упала, – но от Валерии Михайловны и Нины так просто было не отделаться. Так что Уле пришлось в красках и лицах описывать свои хождения по мукам. Она призналась в малом грехе: что пошла в лес и там свалилась в овраг, пытаясь сфотографировать красивую паутину, которая сверкала на солнце, и тем самым скрыла большой грех – что на самом деле потащилась в заброшенную военную часть – и ни словом не обмолвилась про самый ужасный грех – что её подвёз домой неизвестный бабушке деревенский мальчик на квадроцикле. Почему не позвонила? Так телефон разрядился (он и правда выключился сразу после того видения на поле). Они выплакались, поругались, помирились, обработали травмы Ульяны (дед Витя оказался прав, это был сильный ушиб и ссадины, а не перелом). Бабушка хотела уложить её внизу, но Уля настояла, что будет спать в мансарде.

Принцесса-хромоножка доковыляла до кровати и рухнула в прохладную постель. Зарылась под одеяло. Наконец-то она дома и, кажется, знает, что будет писать завтра. Она поняла: надо ввести ещё одного персонажа! Союзника Алины – возможно, какой-нибудь древний маг Звездобород сможет ей помочь… Возможно… Ульяна ещё пыталась придумывать, но сон подступал всё ближе, мысли путались, и она уснула, так и не дотянувшись до тетрадки. Сон пришёл, прохладный, как вода, и серебристые рыбки закружились вокруг неё, увлекая в мягкую темноту.

Никита вернулся домой поздно. Варя и Вадик довели его до деревни, но дальше он пошёл один. Не хотел, чтобы они к нему домой заходили. Мусора во дворе полно. И ещё дед. Не надо, чтоб с ним лишний раз пересекались. Нет уж, ему и деревенских хватает.

Он уже не сердился на Варьку. Что уж делать, такой характер у девки, куда деваться. Да он и сам виноват, сам сорвался с дерева.

Никита пересёк всю деревню насквозь. Дальше асфальт кончался, и он потопал по грунтовке, уходящей в сторону Семидворья. Голова гудела, в ней что-то дёргалось и шумело. Она была как скорлупа яйца, которое пробует на