Мы вышли на улицу вместе. Над островом гудели серебряные птицы. Подполковник стиснул в кулаке перчатки.

— Заходи, — сказал он. — Я кое-что понимаю в махолетах. Со мной Горбовский всем делился.

Я посмотрел в его глаза. Как же он мог говорить такое? Какое он имел право даже произносить фамилию Горбовского?

Он, наверно, догадался, какие мысли вертятся у меня в голове, и отвернулся.

— Если что, заходи все же, — проговорил он, словно что-то выпрашивал.

И мне опять его стало жалко. Прямо идиотство какое-то!

Я помчался к Китке на мыс Доброй Надежды.

Кит сидел на почтовом камне и смотрел, как на остров катится безбрежная синь воды. Я сел рядом. Ветер дул нам в лицо. Остров плыл по волнам, и за спиной у нас взлетали и садились торпедоносцы.

— Ну? — спросил Кит.

— Эдьку нужно идти выручать, — сказал я. — Он ведь часы на самом деле потерял. Когда мы через поле бежали. Не мог он их никуда деть. А я его, гад, предал. Отрекся от него. А мать у него знаешь какая.

— Знаю, однако, — сказал Кит.

Самолеты взлетали против ветра и грохотали над самыми нашими головами. А за спиной у нас плыли вместе с нами в теплые страны летчики и техники, их жены и дети, Киткина прабабушка и Сеня Колюшкин, плыли дома, колодцы и деревья, плыло кладбище и дядя Жора, которого похоронили недалеко от Героя Советского Союза лейтенанта Грома.