— Опять деньги тратить? — запричитала мать. — Когда мы так купим телевизор? Твои-то приятели…

— Ладно стонать. Чтоб все было на столе! — Отец вышел.

— Конвертов купи! — бросила в спину мать. — С розочками!

Федька протер глаза. Надо вставать. Впереди почти весь день. По улице походить, что ли? Ну, конечно, можно и в картишки поиграть в пятой общаге, и по рынку потолкаться с ребятами — все эти торговки жадные и глазастые, да если одну заговорить, а вторую прикрыть спиной, не так-то все прочно лежит на прилавках…

Отец вернулся через час, загремел в коридоре сапогами, закашлял. Вошел в комнату красный, дюжий, в глазах скачут хитринки. Громко стукнув, поставил на середину стола пол-литра.

— А говорил — маленькую! — напустилась на него мать. — Так и за год на телевизор не соберешь! У всех есть, а мы как не́люди!

— Замолкни! И так тошно.

Мать побежала в кухню за снедью.

Отец заходил по комнате.

— Знаешь, кого я встретил в городе? — спросил он у Федьки, улыбнулся и почесал под мышками.

— Кого? — спросил Федька, позевывая.

— Вошел я за конвертами в магазин, купил пяток и вижу у прилавка Путилина, того самого…

«Того самого, что в шею погнал тебя с участка», — хотел было сказать Федька, но, конечно, не сказал.

— Бывшего своего начальника?

— Его… Одет-то как, боже мой! Господин господином. Шляпа. Белая рубаха. Галстук. И говорит научно, точно профессор какой. Академия! Стоит у прилавка, листает книжки, перед ним целая гора их, и все в переплетах.

«Сколько, значит, — спрашивает у продавщицы, — мне платить?» — «Семь пятьдесят пять», — отвечает та. Ну и ну, подумал я, сколько тратит денег! Девать, видно, некуда. Тратил бы на путное, а то на что? Прочитал — и хоть выбрасывай. Да и что их читать? Везде одно и то же, только немножко по-разному заливают… Делать, видно, нечего. Хорошо живется на наших трудовых спинах-то! Удобно. Пошел Путилин к кассе и наткнулся на меня. Думаю, забыл давно. Так нет же. «Здравствуйте, Ломов, — говорит, вежливо так говорит, на „вы“, хитер! — Приятно видеть вас в этом магазине…» Я прикинулся, что очень уважаю его и про старое забыл. «Спасибо, Алексей Алексеевич, отвечаю, как же сюда не заходить? Мы хоть и простые люди, а к культуре тянемся…» — «Хорошие слова, — говорит Путилин, — без книги и жизни-то нет настоящей… Правильно я говорю?» — «А то как же», — отвечаю, а сам думаю: ох и бездельник же ты, ох и денег же у тебя! Побыл бы ты в нашей шкуре!

Федька радостно завозился на стуле.

— Ты чего это осклабился?

— А ничего… Так просто…

— Выбирается он из толпы, идет к кассе… Ты что это? Чего улыбаешься? Ответишь или нет?

— А чего отвечать, папаша… Я сынка его вспомнил, Севку.

— Ну и что?

— Такой же он — умненький, ухоженный и вечно с книгой, на улице даже на ходу читает, и такой ученый: на любой вопрос ответит…

Чем больше говорил о нем Федька, чем шире его рот расползался в улыбке, тем сильней чесались кулаки. Давно, ой как давно не отскакивали они от подбородка Севки!

Вдруг Федька вспомнил: недавно про Севку даже в школьной стенгазете писали — про его храбрость: помогал спасать засыпанную лавиной лыжницу… Все остальные трусы, один он храбрец. Федькины кулаки вдруг до хруста сжались. «Добро, узнаешь еще, какой ты…»

И Федька уже почувствовал, как все это произойдет. И потянулся.

Внезапно он вспомнил: сегодня в три часа у их одноклассника Олега (воображала и гений!) собираются ребята их класса. Не все, конечно. Его, например, Федьку, не позвали: не тот, видите ли, уровень. Да начхать ему на этих умников и чистюль, и позвали бы — не пошел, честное слово — не пошел бы. Надо очень. Чаёк небось будут распивать — ха-ха! — с пирожками и по-своему острить, музычку слушать… Плевать ему на них! Но если они думают, что он ниже их, ой, как ошибаются! Кое в чем, может, и не такой он, как они, но кое в чем… Ладно уж. Сами убедятся!

До половины третьего слонялся Федька по улицам, проторчал с приятелем на рынке, но там было скучно: мешали два милиционера. Сердитый и скучающий, зашагал Федька к Северной улице, к Севкиному дому. Постоял немного на другой стороне, против знакомого подъезда.

Обычно Севка был точен, но мог выйти и пораньше, и тогда Федька не перехватил бы его и окончательно погиб бы весь день. Этого нельзя было допустить, и Федька пришел чуть загодя.

Чтобы Севка не заметил его из окна, Федька стоял в переулке и из-за угла посматривал на подъезд. Что-то он долго не выходил. У Федьки даже зазябли ноги. Он побил валенком о валенок, подул в ладони и попрыгал на месте.

«Ничего, сейчас будет потеха, погреюсь», — решил он и снова выглянул из-за угла.

Вышел!

Из подъезда вылетел Севка, юркий, в стеганой куртке — задавака! — и пошел по тротуару. Федька притаился. Севка отошел довольно далеко и скрылся в узком проулке. Тогда-то вот Федька сорвался с места и мелким шагом побежал вслед.

Севка быстро обернулся, но шага не прибавил.

— Погоди! — крикнул Федька. — Не видишь — я иду!

Севка шел дальше.

Федька почти поравнялся с ним, пошел плечо в плечо, повернув к нему голову.

— Привет герою! Совсем выздоровел?

Севка не отвечал. Губы его были сжаты.

— Ты что, говорить разучился? Или язык откусил? Или после такого героизма не ставишь меня ни во что?

— Что тебе нужно? — Севка бешено скосил на него узкие глаза.

Уж это было интересно. Вот здесь-то, когда Севка удостаивал его разговора, все и начиналось: откуда-то снизу подымалась удаль.

— Ничего особенного… Не каждый день увидишь на наших улицах героя.

— Убирайся, — сказал Севка.

В его голосе, в том, как он резко поворачивал к нему шею, как остро взблескивали его глаза, Федька почуял что-то новое.

Прохожий, шедший навстречу им, мог подумать, что идут плечо в плечо два приятеля и ведут обычный разговор про свои дела. Но только прохожий остался за спиной, как Федька снова начал:

— Храбрости у тебя, я вижу, хоть отбавляй.

— Чего тебе надо? — Севка вдруг остановился и в упор посмотрел на него: лицо худое, лихорадочно бледное, губы дрожат…

Ах, как подмывало Федьку в такие мгновения дать ему звучную оплеуху, ему, аккуратненькому и чистенькому! Дать обычную оплеуху — ха-ха-ха! — такую, чтобы щека загорелась, чтобы он взбесился и лопнул от злобы.

Вот