Три недели мальчик не отходил от своего четвероногого друга. И уколы он Тайге делал, и раздобыл где-то кварцевую лампу, и убирал за ней, потому что она не могла подняться. Но все было бесполезно. Врачи только разводили руками: медицина бессильна. А Тимур во что-то еще верил.
Он очень похудел: не спал ночью. И стал пропускать школу. Дальше так не могло продолжаться. Было решено Тайгу усыпить.
Тогда мальчик дал мне телеграмму. Он просил срочно приехать и все решить на месте. Я был для него последней надеждой.
Как уж там удалось, но я прилетел на следующий день. Дверь открыл мальчик. Прижался ко мне, заплакал.
— Ну, ну, Тимур, — сказал я. — Будь мужчиной!
И вдруг я услышал лай. Безудержный, радостный лай. Таким лаем меня всегда встречала Тайга. Значит, она узнала мой голос. Значит, она меня не забыла.
— Тайга! — позвал я.
Она бросилась ко мне, чуть не сшибла с ног. Она лизала мне лицо, руки. Я закрыл глаза, пытаясь увернуться от ее ласки.
— Тайга! — повторил я, открывая глаза.
В ответ раздался лай, на этот раз жалобный, виноватый. Лай из соседней комнаты. Значит, она не вставала, значит, все это мне показалось.
Я вбежал в комнату Тимура.
Тайга беспомощно лежала на подстилке. Она увидела меня и сделала отчаянную попытку подняться. Но ей это не удалось, и она тихо заскулила.
— Лежи, лежи, — сказал я, опускаясь перед ней на колени. — Как же это ты так оплошала? А?
Она стала лизать мне руки и все тянула единственную уцелевшую лапу. Она даже не могла вильнуть хвостом, потому что был поврежден позвоночник.
Не знаю, сколько прошло времени. Я ласкал ее и находил все новые нежные слова. И боялся подняться, уйти, потому что знал — это конец, я тоже не в состоянии помочь ей, спасти.
Но когда-то я должен был встать. И я встал. И увидел Тимура. Лицо у него было бледное.
— Оставь на память ее медали, — сказал я.
Он все понял и снова прижался ко мне.
А я думал о Тайге. Дружба с нею сделала меня добрее, наполнила мою жизнь новыми красками.
Я обнял Тимура. У нас было одно горе. И только мы могли понять друг друга.
