Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 77

– И что здесь неверно?

– Такая точка зрения подразумевает, что услады реальны. Но именно с этим у Марко хуже всего.

– Почему?

– Да потому, – ответил я с досадой, – что наслаждаться предлагается душе, уже заполненной до краев тревогой и ужасом. Это как капать духами в ночной горшок. Или… Вы вот можете слушать музыку, когда раскалывается голова? Я имею в виду, не по работе, а для удовольствия?

– Трудно.

– Именно. Если вы погубили душу, какие после этого наслаждения? Кто их будет испытывать? Открытая рана на месте сердца? Когда вы спалили ладонь до мяса, вам не захочется взять этой рукой цветок или погладить котенка. Вы сможете думать только о боли.

– Некоторым удавалось, – сказал Ломас. – Возьмите, ну… императора Нерона.

– Это просто кривлянья. Мне в Риме про него рассказывали. Полагаете, он наслаждался своими бесчинствами? Нерон пытался забыться, но не мог…

– Вы так считаете?

– Ну посудите сами – нарядить кастрированного мальчика императрицей, обручиться с ним по торжественному обряду, поджечь венчальным факелом Рим и петь над пожаром под звуки кифары. Где здесь отдохновение? Это же клоун в цирке.

– Нерон им и был, – улыбнулся Ломас. – Совершенно официально. Кроме того, некоторые видели в его практиках высокий декаданс.

– Кто именно? Так могли думать только мелкобюджетные снобы из африканских провинций. Это я вам как бывший император говорю. У нас, впрочем, и в Сенате такие сиживали – на штандартах орлы, а в сердцах Ваал и Карфаген… Тут не декаданс, а болезненная суетливость. Желание, чтобы на тебя было направлено всеобщее внимание. Попытка заглушить голос совести… И ни одного мгновения счастья.

– Я понимаю, о чем вы, – ответил Ломас. – Вы по сути выступаете с критикой потребления, как у русских принято много веков. И во многом вы правы – говорю как епископ.

– Я не о потреблении, – сказал я. – Я о человеческом уделе.

– Человеческий удел – это последовательность испытываемых переживаний. Его можно считать цепочкой актов внутреннего и внешнего потребления. Вы сейчас говорите, что душа не может консумировать предлагаемые ей наслаждения в том состоянии, в какое мир приводит ее своей злобой.

– В целом да.

– Я с вами полностью согласен. В юности я даже написал богословское сочинение на близкую тему… Называлось оно «Душа человека при капитализме». С посвящением Оскару Уайльду, которого я тогда очень любил. Прошло много лет, но мои соображения ничуть не устарели.

– О чем там было? – спросил я.

– О том, – ответил Ломас, – как капитал создает образ идеального члена общества.

– И кто же это?

– Герой любого триллера, ненасытно любящий жизнь. Если выражаться в вашей экспрессивной манере – получил по морде, выпил виски, схлопотал пулю в бок, перевязался салфеткой, дал по морде, получил по яйцам, отужинал икрой с шампанским, перерезал взвод спецназа, упал с шестого этажа, дал по уху, получил по почкам, ворвался, волоча ногу, в казино, сорвал куш, перебил охрану, наклеил пластырь на сломанный нос и, весь в кровавых ранах, унесся в закатную даль на форд-мустанге с феллирующей блондинкой на соседнем сиденье. И все это с белозубой улыбкой счастливого идиота. О чем это, по-вашему, если привлечь психоанализ?

Я пожал плечами.

– Скорость обращения капитала должна быть максимальной, – сказал Ломас назидательно. – И прибыль, соответственно, тоже. Отсюда эта бесконечная жажда приключений на свою жопу, эти кинофантазии об исцеляющей ванне, мгновенном заживлении ран и так далее. Особенно хорошо это видно в играх. Зеленые шприцы, возвращающие здоровье, чтобы героя можно было убивать по новой, помните?

Я кивнул.

– Капитализм требует, – продолжал Ломас, – чтобы мы, воя от боли, одновременно покупали себе наслаждения, иначе рухнет вся его экономика. Некоторые доверчивые граждане даже всерьез пытаются это делать…

– Моя реальность похожа на другой фильм.

– Какой?

– Я не помню, как он назывался. Там герой убегает от погони и попадает на сборочную линию. Уворачивается от огромных молотов, сварочных аппаратов, лазерных резаков и так далее. Самое жуткое, что машинерия даже не пытается его погубить – она попросту выполняет свою функцию. А за ним еще и погоня…

– Да, – сказал Ломас, – такое в карбоне часто снимали.

– И вдруг между лазерным резаком и атомной наковальней вылезает улыбчивый официант и спрашивает: «Что будете пить, сударь?»

Ломас засмеялся.

– Это то же самое, – ответил он. – Вы губите душу, получая магические силы. Но чтобы ваши злодеяния обрели смысл, вы должны чего-то страстно желать. Все злодеи полагаются на свою способность хотеть чего-то бесконечно и ненасытно. Именно она их в конце концов и подводит. Дон Корлеоне в конце пути просто грелся на солнышке. А Диоклетиан сажал репку.

– Согласен, – ответил я грустно. – На услады не остается сил. Я вкусил всего – и сблевал…

– Вам совсем ничего уже не хочется? Я имею в виду – Марко в Вероне?

– Хочется спрятаться, чтобы меня не трогали. Но если я попрошу об этом Исполнителя, выйдет глупость или гадость. Исполнитель может понять меня буквально и засадить в темницу.

Ломас кивнул.

– Поэтому, – продолжал я, – мне очень помогло бы духовное напутствие. Что вы посоветуете как епископ? Чего мне попросить у Исполнителя, чтобы просьба не обернулась против меня?

Ломас закрыл глаза. В его руке появились четки, и несколько минут он молча перебирал их.

– Мы говорили только о наслаждениях, – сказал он наконец. – А почему не заглянуть выше?

– То есть, адмирал?

– Какое из благ считается в духовных традициях наивысшим?

– Не берусь судить.

– Любовь, – ответил Ломас. – Только она. Не та, которой вы развлекаетесь на утренних приемах в ванной, а та, которую по-гречески называют «агапе». Бескорыстная, необусловленная, жертвующая собой… В первом послании Иоанна сказано: «Бог есть любовь». Это не просто благо, а лучшее из состояний. Вы найдете то же в иудаизме, исламе, буддизме и любой другой религии. Различаться будут только слова.

– В буддизме нет Бога, – сказал я.

– Концепции нет. Любая человеческая концепция Бога смешна и нелепа, говорю как отставной епископ. Через себя не перепрыгнешь. А древние индусы решали все вопросы через диспуты. Спорить о Боге утомительно. Нужно сочинить многотомную теологию, и все равно в ней будут косяки, которые придется исправлять на ходу, создавая при этом новые. Так жизнь и пройдет.

– Да, – сказал я. – Сколько было церковных соборов…

– Вот именно. И до сих пор спорят. Философ Витгенштейн в свое время изрек: «То, что может быть сказано, должно быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о том следует молчать». Будда, похоже, думал так же. Поэтому он молчал о Боге и всю свою проповедь посвятил практическим вопросам. Но любовь в его учении есть.

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 77