Просочилась информация, что прибывшие спецы готовят людей на базах в Азербайджане для последующей заброски провокаторов, способных в мгновение ока стать диверсантами-террористами, когда понадобится. Когда заварится каша. Кровавая каша.

Однако во время последних разговоров с Рауфом, буквально две недели назад Фардин с ним виделся (одному из бойцов пришлось удалять аппендикс), речи об открытой помощи от Азербайджана не шло. Уж Мамедов должен бы знать об этом. Он относился к возможности подобной подмоги скептически. О нынешнем руководстве Азербайджана сказал: «И вашим, и нашим — вот их лозунг! Не будут ссориться с ЦРУ, однако и в драку не полезут. Мало ли здесь не получится, а революция, чего доброго, к ним перекинется. Да и бои на границе, гражданская война. Они сперва ввязались в эту историю, поскольку не думали, что все это не шутка и придет к логическому завершению».

Фардин сидел на скамье под навесом в накинутой на плечи куртке, прикидывая, куда бы в ближайшие дни податься, чтобы хоть наметить, в каком направлении двигаться дальше.

Самое перспективное — напроситься к дочери Омида. У нее собираются самые ценные кадры. Но весенне-летний сезон вечеринок у бассейна закончился. Девица грызет гранит науки в институте. Но все же попробовать стоит. Мелькнула отчаянная мысль подкинуть информацию под дверь МИ.

Исключать наблюдение за своей персоной Фардин до конца не мог, поэтому для контрразведки вычислить «анонима» не составит труда.

Навалилась еще одна проблема. Всю неделю Фардин не чувствовал наблюдения. Никакого. Он не замечал слежку и раньше, но ощущал ее, не постоянную, но очень профессиональную.

И вдруг ощущение пропало. Совершенно. Будто Фардин что-то потерял и не мог отыскать. Он доверял своему чутью, но сперва отнес это к усталости. Нельзя жить в напряжении слишком долго. Срабатывает механизм защиты, и чувства притупляются. Но, прислушавшись к себе, Фардин понял — слежку сняли.

Могло быть два объяснения этому. Первое — слишком оптимистичное, сигнализирующее, что проверки теперь уже в самом деле окончены и от него отвязались. Тому подтверждением стало расширение спектра задач по работе в секции. Но быть оптимистом Фардин не мог себе позволить, учитывая, что на протяжении этих месяцев общался с парнями из ОМИН.

Что, МИ закрыло глаза на это? Или все же удалось сохранить все в тайне? Вряд ли. Тогда с содроганием Фардин пришел ко второму объяснению. Фатальному для карьеры нелегала и, скорее всего, летальному.

То, что за ним резко бросили наблюдать, могло означать готовящийся арест. Его боятся спугнуть. Усыпляют бдительность Вот теперь Фардину стало по-настоящему страшно.

Но уверенность в самом худшем исходе превратилась почти в абсолютную, когда на крыше вдруг появился Камран. Он с равнодушным видом огляделся, будто подыскивал местечко побезветреннее или хотел оценить плотность тегеранского смога, повисшего над городом.

А Фардин не сомневался — господин Соруш высматривает его персону. По-видимому, для самоуспокоения, что птичка не упорхнула.

Фардин не опустил глаза, когда взгляды их встретились, даже нашел в себе силы помахать рукой в то время, когда его пробил озноб. Он неторопливо поднялся и прошелся вдоль оранжереи, направился к выходу.

— Куда же вы, доктор Фируз? — окликнул его Камран.

— Да пора за работу браться. Перекусил вот на свежем воздухе. — Фардин поднял на ладони скомканную промасленную бумажку от бутерброда.

Он с трудом заставил себя досидеть до конца рабочего дня. Перед тем как покинуть лабораторию, засунул книжку с зашифрованной и скрытой в ней информацией из Центра в глубину большого книжного шкафа. Научная книга среди множества таких же вряд ли привлечет внимание. Перед выходом сделал телефонный звонок дочери Омида.

Она, как ему показалось, с радостью ответила на звонок и согласилась с тем, что слишком давно они не встречались. Зима — тоскливое время и ее надо расцветить в хорошей, теплой компании молодых, веселых людей, к коим она причислила не слишком молодого и не такого уж веселого Фардина Фируза.

После разговора с ней Фардин подумал, что не все так плохо. Омид всегда держит нос по ветру, и если бы он имел хоть малейшее подозрение по поводу Фардина, вряд ли его дочь стала бы любезничать с доктором Фирузом.

Фардин подъехал к дому уже в темноте. Протолкался два часа в пробках. Измучился от бесконечно прокручиваемых в голове вариантов дальнейших действий. Он мучительно хотел спать.

Вышел из машины, хлопнул плохо закрывающейся дверцей, оглушительно на безлюдной улице…

И в этот момент на него напали. Их было слишком много, чтобы пытаться оказать сопротивление. Столько рук, как многорукое чудовище. Схватили и за запястья, и за предплечья, и за плечи, стиснули в ладонях виски, обхватили за пояс.

Ощупывали воротник куртки и рубашки, по-видимому, в поисках вшитой ампулы с ядом. Затем накинули черный полотняный мешок на голову. Запястья стянули слесарными пластиковыми жгутами. Так же поступили с щиколотками. Подняли за ноги и за плечи и закинули, судя по гулкому удару о металлический пол, в микроавтобус.

Но везли недалеко. До дома Фардина. Схватили за руки и потащили куда-то. Пластиковые хомуты впились в кожу так, что и руки онемели, и от боли яркие вспышки перед глазами осветили кромешную темноту мешка на голове.

Кровь била в виски так, что он почти ничего не слышал, кроме собственного пульса и хриплого дыхания.

Однако, когда его завели куда-то, он понял, что это его собственная квартира, понял необъяснимо, по ощущениям. И не ошибся.

— Не надо его калечить раньше времени, — цинично сказал кто-то густым, бархатистым голосом. — Разрежь.

Хомут на запястьях разрезали. Но боль все еще простреливала от запястий до плеч.

— Надень лучше браслеты, — посоветовал тот же голос и звякнули наручники. — И на ногах разрежь… Не убежит, — он засмеялся.

Хомуты сняли и с ног, кровь хлынула в ступни, вызвав еще большую боль. Фардин непроизвольно застонал, тут же разозлившись. Если бы у него не были связаны руки, он бы хлопнул себя по щеке, чтобы перестать паниковать.

Его посадили на стул, потому что стоять он не мог. Сдернули мешок с головы.

Зажмурившись, Фардин не сразу открыл глаза. Он мысленно одновременно молился, соображал, что говорить и, стоит ли вообще, при этом надо было взять себя в руки и начать отыгрывать невинно задержанного. Хотя хотелось лишь одного — забиться в угол и скулить, как побитая собака.

В молитве он благодарил Аллаха, что тот уже дал ему опыт задержания и пребывания в тюрьме.

Фардин понимал, что сейчас не будет как тогда. А тогда все