— А ты знаешь, — Фардин хлопнул себя по колену, словно вспомнил анекдот, — что ОМИН исключена из списка террористических организаций сначала в Европе в две тысячи девятом году, а затем и в США через три года. Как тебе такой расклад? Особенно если сопоставить это исключение с волнениями в Иране после выборов две тысячи девятого и с «арабской весной» две тысячи одиннадцатого года.

— «Арабская весна» не коснулась Ирана, — напомнил Алексеев без энтузиазма. Он понимал, о чем говорит Фардин. — На вот, посмотри пока, я отойду на минутку, — из черной пластиковой папки, лежащей на журнальном столике он достал фотографию, а сам, выбравшись из глубокого кресла, удалился из комнаты.

На фото Фардин увидел дом на улице Камо в Баку и уставился на него, как на приведение. По сути так и было. Он не видел этот дом почти тридцать лет. А дом, судя по всему, все также стоял.

Одноэтажный, с нелепыми надстройками. Его грозились снести и расселить жильцов. Но… Белье сушилось на веревках, и даже виноградная лоза все еще росла у стены дома недалеко от окон квартиры Фирузов. Раньше их росло две — черный и белый сорта винограда. Хозяин черного из вредности пустил свою лозу поверх белого и загубил его. А за своим бдительно следил, чтобы детвора не слопала недозрелый виноград. Но ни разу не дождался урожая. Пацаны под предводительством Фардина оказывались проворнее.

Фардину померещилось, что через бликующее на фотографии оконное стекло их квартиры виднеется стопка его собственных школьных учебников в обложках из газет. Бабушка делала эти обложки из «Коммуниста» — газеты, издававшейся на армянском. Дед выписывал кипы газет.

Фардин словно почувствовал запах двора на улице Камо. Пахло кошками, общественным туалетом, стоящим во дворе, и жареной рыбой. В доме не водилось отопление, горячая вода, зато водились крысы и уйма кошек. Вот только рыжих котов местные не любили…

Уже не чаял Фардин увидеть двор детства и отчего-то испытал обиду. Все там как прежде. Он изменился, столько всего пережил за двадцать семь лет, а двор прежний. Уехали лишь соседи-армяне, бежавшие от резни. А остальные, небось, живут как и раньше.

Алексеев вернулся в комнату с двумя тарелками, на которых лежали аппетитные лепешки, разрезанные вдоль и начиненные разными начинками.

— Это арепа. Пробовал? На пустой желудок разговор что-то у нас не идет, — он поставил тарелку около Фардина. Тот все еще держал в руках фотографию. — Стоит твой домишко. Ты в прошлый раз у связного спрашивал.

— Вижу, — нахмурился Фардин. — Спасибо. Только ведь туда я не вернусь. Я вообще куда вернусь? И вернусь ли?

— Ты жаждешь вернуться? — алексеев принялся с аппетитом есть.

— Ну тебя! — засмеялся Фардин и тоже налег на еду. — Выкладывай, что от меня хочет Центр? А то ты как в русской сказке. Сперва напои, накорми, в баньке попарь…

— Париться ты будешь в Тегеране, — Алексеев по-мальчишески облизал пальцы.

Фардин вспомнил, как Митя приехал на дачу сообщить о гибели Фараза Фируза в Баку. Сорвал по дороге к даче ветку сирени, теребил ее в руках, чтоб не смотреть в глаза Фардину. Смерть деда с тех пор ассоциировалась у Фардина с ароматом сирени и с виноватым лицом Мити.

— Ты помнишь Рауфа Мамедова?

— Это его вы арестовали в России?

— Не мы, а Управление по борьбе с терроризмом ФСБ. И не его, а другого. Но он вывел на Мамедова. И нас снабдили этой информацией, адресованной нашему разведчику, то есть тебе, дорогой Фардин.

— Хитер ты, Митя. Создаешь атмосферу, фотографии подсовываешь, а чего меня водить за нос, я ведь тертый калач. Как я понимаю, Рауф в Иране, иначе какого… — он проглотил ругательства, — обращаться ко мне.

— Все верно, верно, — Алексеев взглянул на часы, опершись локтями о колени, он посмотрел на Фардина исподлобья. — Мамедов оказался в Иране у своих родственников в Ардебиле. Как мы полагаем, адаптировался он там гораздо проще и безболезненнее, чем ты. Причем быстро примкнул к ОМИН. Довольно радикальный йолдаш [Йолдаш (азерб.) — товарищ].

Это забытое советское словечко вызвало у Фардина улыбку.

— Он ведь не только твой одноклассник, но и друг? Когда я поднял списки всех твоих знакомых и друзей, составленные тобой еще в восемьдесят девятом, подивился. Ты и тогда ко всему подходил с научным педантизмом. Описание дотошное.

Фардин кивнул, вспомнив, как они с Рауфом сматывались из школы, уезжали на пыльном автобусе за город купаться. В городе вода пахла нефтью… Возвращаться не хотелось, в море мальчишки могли сидеть часами, загоревшие до черноты, мокрые, блестевшие на солнце, как облитые нефтью, тонконогие и тонкорукие статуэтки. Но голод гнал домой и даже страх перед законным возмездием от деда Фараза и Мамедова — старшего не мог перебить аппетит.

Фардин окончил школу экстерном и уже в пятнадцать лет уехал в Москву, где учился на биологическом факультете МГУ. Уже тогда у него были другие документы, благо он выглядел старше своих лет, и к тому времени знал фарси, азербайджанский, схожий с ним турецкий, усиленно изучал английский. Пожалуй, русский у него оказался слабее остальных, слишком уж дед усердствовал с персидским.

— Центр запланировал нашу с Рауфом встречу. Молодцы! — Фардин хлопнул себя по колену. — Все хорошо, да забыли про овраги. Первое, — он начал загибать пальцы. — Раф мог измениться. Я знал его мальчишкой. С тех пор много воды утекло. Второе. Если он в Ардебиле, как я с ним встречусь? Есть ли его адрес и как я ему объясню свое появление? Он прошел по моему пути, попал в Иран так же. Он не наш? Так ведь? А если он чей-нибудь еще? Скажем, КГБ Азербайджана…

— СГБ [СГБ — Служба государственной безопасности Азербайджана], теперь это СГБ Азербайджана, — поправил Алексеев, с интересом следя за ходом мыслей Фардина. — Мы об этом думали и проверяли. В то время, когда тебя забрасывали, он точно не мог представлять те же службы. Мы бы знали. Да и возраст… Ты же у нас вундеркинд.

— Азербайджанцы не знали обо мне, — пропустил мимо ушей шутку Фардин. — Кто им мог помешать втихаря от вас провернуть свое дельце? К тому времени они готовились к независимости активно. Турки подзуживали. Потом они, правда, показали им фигу с маслом, как говорили в моем детстве.

— И все-таки нет, —