Эрланд размешивает два куска сахара в кофе, потом постукивает ложкой о край чашки и поднимает глаза.

— Не могли бы вы рассказать, зачем вы здесь, детектив?

— Мне нужно задать вам несколько вопросов о вашей жене, Веронике… О её парике.

— А, понятно, — едва слышно произносит он. — Не уверен, что я…

— Знаю, это может быть трудно, — отвечает Йона и отпивает кофе.

Часы пробивают два раза, стрелка показывает десять тридцать.

— Они следят за временем, но не стареют, — говорит Эрланд.

— Вернёмся к парику Вероники… — мягко напоминает ему Йона.

— Поначалу она словно стеснялась, когда потеряла свои прекрасные волосы. Но… не знаю, это была не единственная проблема и это было тяжело… Что до парика — он просто исчез однажды… Её похоронили без него, — говорит он, и лицо его искажается от горя.

Маленькие чёрные плодовые мушки роятся вокруг цветка в горшке на подоконнике. Пластиковая рама двери на балкон пожелтела. На книжной полке — набор DVD‑дисков «Во все тяжкие», несколько книг в мягких обложках и старые сувениры.

— Он так и не нашёлся? —спрашивает Йона.

— Нет.

— Как вы думаете, что с ним случилось?

— Вероника всё время что‑то теряла. Она была такая уставшая… И под конец такая подозрительная. Была уверена, что одна из медсестёр стащила его.

— Я знаю, что она купила парик у Карла М. Лунда, и что он был сделан из волос женщины по имени Энн‑Шарлотта Ольссон.

Йона кладёт на стол фотографию Лотты. Снимок сделан вскоре после того, как она впервые продала свои волосы. На ней взъерошенный светлый парик из синтетики, она щурится сквозь очки и улыбается, словно стесняется своих зубов.

— Вы узнаёте эту женщину? — спрашивает он.

— Нет.

— Она живёт в местечке под названием Рикбю, недалеко от Римбо.

Эрланд качает головой и отпивает кофе.

— После смерти Вероники я продал дом… Мы с мальчиком перебрались сюда, в современную квартиру с горячей водой и душем, — бормочет он.

— Ваш сын всё ещё живёт здесь с вами?

— Каспер? Сейчас нет. Но официально — да.

Они молчат какое‑то время. Йона слышит тиканье часов, гул радио в соседней квартире, приглушённый шум транспорта с улицы.

— Мы скучаем по дому. Ну, по крайней мере, я скучаю… Дом старый, но стоял прямо у озера, с лужайкой, фруктовыми деревьями и гамаком, — со вздохом говорит Эрланд. — Я до сих пор просыпаюсь в пять утра, никуда не денешь эту привычку… Иду в сарай за дровами и щепой, чтобы затопить плиту на кухне, вскипятить воду до того, как Вероника проснётся.

Эрланд снова наливает кофе, пододвигает к Йоне коробку с печеньем. Потом бросает в чашку ещё два кусочка сахара и стучит ложкой по фарфору.

— Нет, не понимаю я, — бормочет он себе под нос.

— О чём вы думаете, Эрланд? Чего вы не понимаете? — терпеливо спрашивает Йона.

— После всего… когда остался только я… — Он вздыхает. — Я сидел здесь, просматривал её телефон и нашёл несколько любовных писем, которые она отправляла другому пациенту клиники. Хотя не думаю, что она мне изменяла. Похоже, это было просто частью её помешательства.

— О какой клинике вы говорите?

— Ну, вы же знаете, о «Лаборатории сна» в Уппсале, — отвечает Эрланд.

Глава 61.

Утром Хьюго просыпается с пульсирующей головной болью и с ощущением наждачной бумаги во рту. Он отклеивает беспроводные датчики, выпивает стакан воды с тумбочки и откидывается на подушку.

Густые облака вчерашних кошмаров бледнеют и рассеиваются.

Он вспоминает время, проведённое в комнате Сванхильдур: её глаза и веснушчатое лицо, бутылку текилы и их игру в правду, их невинный поцелуй — и тут же вспоминает о камере. Наклоняется, нащупывает маленькую линзу, высвобождает её из пижамы и кладёт на прикроватный столик.

Голова кажется тяжёлой, словно свинец.

Хьюго встаёт с кровати и только успевает надеть тапочки, как в дверь стучат. Он быстро прячет камеру в карман, прежде чем входят Ларс и Ракия с тележкой для лекарств.

— У меня сегодня очень тяжёлая голова, — говорит он.

— Ты хорошо спал? — спрашивает Ларс.

— Да.

— Тогда, возможно, нам придётся немного скорректировать твою дозировку.

Когда они уходят, Хьюго идёт на кухню и съедает два тоста с «Нутеллой».

Он пытается дозвониться до Ольги, но звонок сразу переходит на голосовую почту. Он оставляет сообщение, что было бы здорово поговорить, что ему нужно понять, что происходит и всё ли у них в порядке.

Хьюго встаёт из‑за стола и идёт в ванную почистить зубы и принять душ. Потом возвращается в спальню и переодевается в свободные розовые спортивные штаны и жёлтый свитер с выцветшим логотипом Франкфуртской книжной ярмарки.

Затем он идёт в гостиную, плюхается на диван с ноутбуком и принимается писать своё большое школьное задание по авраамическим религиям.

Почти в одиннадцать утра Хьюго отправляет Бернарду первую часть эссе и просит его прочитать.

Он проверяет телефон — Ольга всё ещё молчит.

Хьюго встаёт и выходит в коридор. Странное чувство накрывает его, когда он закрывает за собой дверь и идёт по коридору к комнате Сванхильдур.

Словно он идёт по тропе, знакомой до последнего камушка, залитой ярким солнечным светом.

Она открывает почти сразу после его стука, говорит:

— Доброе утро, — и улыбается, прежде чем отойти в сторону, пропуская его.

— Вчера было весело, — говорит он.

— Я тоже так думаю, — отвечает она, опуская взгляд.

Она проводит его в кладовку, закрывает крышку ноутбука на столе и наполняет чайник водой.

— Мы допили текилу?

— Почти, — отвечает она, ставя чайник на плиту.

На Сванхильдур синий исландский свитер, короткая чёрная юбка и плотные чёрные колготки. Рыжевато‑русые волосы заплетены в косу, и её веснушчатое лицо сияет, словно ракушка под водой, как у вермееровской девушки с жемчужной серёжкой.

Сегодня искусственное окно её комнаты показывает пейзаж архипелага с красными лодочными сараями, голыми скалами и бурной водой.

— Отличный вид, — шутит Хьюго.

— Спасибо.

Он садится, достаёт из кармана маленькую камеру и кладёт её рядом с компьютером.

Когда вода закипает, Сванхильдур снимает чайник с плиты, наполняет две большие кружки и заваривает чай из одного и того же