– Так ты жив, Борька? Живой! А я же у тебя на могиле был, братан! В станице под Краснодаром! – Орлинский был неслыханно рад, что его друг жив и здоров.

– Юра, ты же знаешь, мы люди военные, солдаты. Всякое может быть, удивляться нечему. Сегодня живой, завтра неживой, потом наоборот и так до бесконечности. Как скажет вышестоящее начальство, так и будет! – Борис поднял голову и посмотрел в ночное небо.

– А ты, я вижу, что-то приуныл, друг? Совсем скис? Ты чего, Юрбан-Барабан? А? Ты же знаешь, уныние – тяжкий грех! – Борька по-доброму засмеялся и хлопнул Орлинского по плечу.

– Да, и правду что-то взгрустнулось. Я, между прочим, свечки в храме за упокой твоей души ставил. И молился. А ты живой! Живее всех живых! Ну ты даёшь! – и Орлинский в ответ толкнул кулаком в плечо друга. – Да и, смотрю, в отличной форме! Давай рассказывай, что там и как? Или всё секрет?

– Знаю, Юрка, всё знаю! Что молился и свечки ставил, поминал добрым словом, что с мамой моей встречался, что с братом моим младшим общаешься и с сестрёнкой. Спасибо тебе, друг. Я по тебе тоже скучал, постоянно вспоминал все наши детские приключения – согласись, есть что вспомнить. Пойдем прогуляемся, как раз вот тропинка. Луна – смотри, как светит! В детстве, помнишь, мечтали космонавтами стать и улететь? Я уж и не помню куда, но уверен, что очень далеко.

– Да, было дело в детстве золотом! – засмеялся Орлинский. Друзья шли по тропинке. Она была достаточно широкая и хорошо просматривалась под ногами благодаря лунному сиянию. Тропа была практически горизонтальной и шла по самому хребту сопки. Сама Корона и костёр с одноклассниками остались позади. Впереди был огромный простор бесконечного ночного неба.

Борис и Юра остановились перед огромным плоским валуном и присели на него.

– Слушай, Борь, а по-моему, мы с тобой на этом камне в детстве сидели! Ну точно! – уверенным весёлым тоном сказал Орлинский. Борис привстал, осмотрел камень, глянул по сторонам и подтвердил:

– Точно! Мы тут даже чай пили, помнишь? Термос такой был большой, китайский, и чай с малиной, сладючий до невозможности. Потом пить хотелось ещё больше. С сопки спустились и как давай воду холодную с Хасынки хлебать! Помнишь?

– Конечно помню! Борька, ты же сам чай заваривал и с малиновым вареньем переборщил! Эх, сейчас бы такого чайку хлебануть… А? Я бы не отказался! – тоном мечтателя заявил Орлинский.

– В чем дело, Юрка? Давай попьём! Я так и знал, что ты об этом скажешь!

И Борис вытащил из-под камня термос – тот самый, в ярких цветочных узорах. В детстве он казался большим, а сейчас был просто литровым термосом с дефицитной стеклянной колбой.

Борис открыл термос, налил в крышку-кружку чай, протянул Юре.

– Пей, друг! Ты первый. Только осторожно, он горячий! Тот самый, с малиной, сладкий и вкусный. Сам делал! – гордо, с улыбкой сказал Борька.

Орлинский взял чай, поднёс кружку к носу, вдохнул аромат.

– Ё-моё, Борька… Реально, как в детстве пахнет! Малина! Небось опять закинул полтермоса варенья, а? Ничего не слипнется от него? А то мы уже не дети!

– Давай пей, не боись, не слипнется! Если что, вон под нами Хасынка течёт. Спустимся и попьём студёной водицы. Луна как прожектор светит!

Орлинский сделал первый глоток и засмеялся:

– Борька, ну реально, именно ты чай заваривал! Не пожалел варенья. Узнаю вкус – как тогда, в детстве…

– Как в золотом детстве! Кстати, ты молодец, Юрка. Уверен, у тебя хороший фильм получится про золото и Карамкен. Чего ты так смотришь? Слухом земля полнится, уже весь мир, наверное, про твой проект наслышан. Покажи настоящую, красивую Колыму – такую, какая она на самом деле. Вот даже сейчас посмотри вокруг: где такую красоту увидишь, а? Да нигде! Только тут!

– Постараюсь, Борька. Надеюсь, оправдаю доверие.

Орлинский шутя козырнул. Он уже допил чай и протянул пустую кружку другу. Борис налил чая, пригубил и улыбнулся.

– Юрка, ну точно, как в детстве – явно перебор с вареньем. Ну и что? Зато вкусно!

– Борька, ты хоть про себя расскажи что-то, дружище. Я вижу, ты обо мне всё знаешь. А про себя-то, а? Ну хоть немного…

– Ты прав, Юрка. Про тебя я много чего знаю, а про себя мне и рассказать-то особо и нечего. Всё на памятнике написано. Когда родился, когда погиб. Орден мужества. Вот и всё, – тихо сказал Борис и пристально посмотрел на друга. – Это всё, что я могу тебе сказать о себе. Да и не важно всё это. Я тут временно, можно сказать, на задании. А сейчас послушай меня, друг. У меня к тебе просьба будет… – и Борис вопросительно посмотрел на Юру.

– Давай, излагай просьбу. Только вначале уточни: твоя биография на памятнике – это официальная версия твоей яркой, но короткой жизни? Так это можно понимать? А со всеми остальными, кто у костра, как быть?

– Юрка, давай потом об этом, у меня времени совсем уже нет. Видишь, как оно за разговорами пролетело… А просьба такая. Она касается твоего проекта и всего того, что происходит вокруг него, начиная с совпадений и продолжая всеми этими не очень приятными историями – ты понимаешь, о чём я.

Юра, это не просто съёмки приключенческого фильма. Это, друг, нечто особенное. И выбрали именно тебя совсем неспроста. Я хочу, чтобы у тебя и твоей команды всё получилось, и чтобы все были живы и здоровы. Поэтому прошу тебя по-дружески: будь осмотрительней и осторожней. Я не собираюсь тебя, боевого офицера, разведчика, чему-то учить, тем более осторожности – просто прошу быть чуточку внимательней в своей нынешней гражданской жизни. То, что было раньше – это, друг, цветочки-лютики. Думаю, что совсем скоро вокруг поиска карамкенского золота начнётся лихая заварушка. Поэтому главное, Юрка – будь внимательным. Договорились? И мне тогда спокойнее будет!

Борис протянул Юре руку. – Ну что, давай прощаться!

Внезапно из темноты со стороны Короны раздался звонкий женский голос:

– Боря! Борис! Время! Уже пора! – и опять эхо подхватило в ночи: «Пора, пора, пора…»

– О, тебя уже зовут! Давай, друг, беги, – сказал, грустно улыбаясь, Орлинский, крепко пожимая протянутую руку. – Рад был с тобой повидаться!

– И я рад, друг! Спасибо тебе, что не забывал меня!

Друзья обнялись на прощание, и Борька пошёл по тропинке туда, где его ждали. Как только он прошел несколько шагов, лунный свет как-то потускнел. Орлинский поднял глаза к луне. Она спряталась за сопку,