Утром следующего дня призывники собрались у конторы. В сторонке их ожидали подводы. Председатель сельсовета торжественно прочитал напутственную речь, наказав с честью защищать родную землю, не осрамить своих отцов и обязательно вернуться живыми. Призывники решили пройтись по деревне пешком, попрощаться с родными местами. Выйдя за околицу, остановились у кромки леса, и каждый завязал узлом ветку березы. Узел для них станет оберегом, если сохранит свою форму, солдат с войны вернется живым. Эту традицию придумали не они, а их отцы, уходя на первую мировую войну. Сейчас тот же враг топчет русскую землю…

Прошло две недели войны. Поздно вечером в дом Ивана постучался председатель, войдя в избу, снял фуражку, встал у порога. Иван, посмотрев на его мрачное лицо, понял, вот и подошла очередь и до него идти на войну.

– Здравствуйте, извините, за столь поздний визит. Иван тут вот какое дело, я только что от военкома, с утра за тобой машина подойдет. Повезут сразу в Курган, по пути из соседних деревень мужики подсядут, – сразу изложил суть своего прихода. – На железнодорожном вокзале формируется состав из зауральцев. Вот оно как получается, военком так и сказал: «Красная армия не может одолеть немца».

Первая запричитала Анна Андриановна, за ней бабка Прасковея. Татьяна, выйдя из горницы, второпях проговорила:

– Я добегу до родителей, – и выскочила из избы.

– Может, и не придется тебе повоевать, столько народу на фронт мобилизовали в первую партию, миллионы. Дадут немцу прикурить! – решив смягчить разговор, смотря на мать Ивана и на бабушку Прасковею. Они, прижавшись, забились в угол под божницу. Свет от керосиновой лампы освещал лик иконы Иисуса Христа, его глаза смотрели на него. Подумал: наверно, господь им не доволен, принес в дом горестные вести.

– Дядя Василий, вы уж моих не оставляйте, помогите, если что. Тесть, конечно, поможет, мужиков в округе скоро всех позабирают на фронт. А из нашего села еще кого призывают? – с надеждой спросил, приходя в себя, начиная понимать, что, может, и не вернутся с войны. Если отцы за две недели не смогли победить немца. Значит, и не так все хорошо на фронте, как пишут в газетах – враг остановлен и скоро будет разбит. Дед Самойл тут на лавочке рассказывал, что немца нахрапом не возьмешь, у него все по полочкам расставлено, аккуратный гад.

– В этот раз тебя одного призывают. Военком сказал, сначала курс молодого бойца пройдете, оно и правильно: не обстрелянных солдат и в пекло, какие из вас вояки, пушечное мясо. Я вот в армии служил, имею кое-какой опыт, просил военкома послать меня на фронт, сказал, пойдешь в последнюю очередь, страну кормить надо. Скоро на полях тоже фронт развернется. Бабами командовать буду, вон оно как, – и сел на скамейку у печи. – Несколько ночей не сплю, посеять посеяли, а вот кто уборочную отведет, к осени в деревне останутся из мужиков я да дед Самойл со своим взводом стариков. Не собери вовремя урожай, говорить тебе не надо, органы приедут и арестуют, сейчас с этим делом строго. Анна Андриановна, я в избе покурю, – спросил разрешения.

– Кури, – безрадостным голосом ответила она ему, подошла к печи и открыла вьюшку, взяла спички и разожгла в печи дрова:

– Хлеба тебе, сынок, в дорогу спеку, думала с утра испечь. Соли, соли, не забыть положить.

Иван не сводил глаз с председателя, он закручивал козью ножку, ему тоже захотелось покурить, но вспомнил: дал обещание жене не курить. Представил, как они будут прощаться с женой, какие сказать ей слова, пообещать вернуться живым. Наверно, так и надо говорить. А если вернется инвалидом, вот как дед Самойл ноги еле волочит, примет ли его. Она девка молодая, что всю жизнь будет маяться с калекой. Дурные мысли лезут в голову, а времени совсем не остается.

Иван рукой дотянулся до полатей и достал матерчатый брезентовый мешок:

– Дядя Василий, я готов идти воевать, собрал тут на первое время: бритва, кусок мыла, портянки, жена нитки с иголкой положила, – говорил, нервно перебирая слова.

Председатель, видя волнение Ивана, хотел его подбодрить, но не стал, наигранно сделает, еще больше разволнуется.

В дверь вбежала Татьяна и сразу повисла на плечах Ивана, зарыдав, только что осознала: случилось то, чего боялась, может, прощается навсегда. Жгло в груди, не хватало воздуха. Иван, гладя ее волосы, прижимая голову к груди, повторял слова:

– Тише, тише, что вы раньше меня хороните. Вернусь я, обещаю.

Бабушка Прасковея начала молиться, читая полушепотом молитву.

– Ну вот устроили реки слез, дядя Василий, успокойте вы их.

– Бабы, и вправду, что же вы солдата слезами провожаете. Нехорошо это, как-то не по-людски. Ему воевать идти, давайте без этих, – не успел договорить, как в избу зашел Семен Иванович, за его спиной стояла жена.

– Здорово председатель, – недовольным голосом поздоровался он с ним, сняв с головы фуражку. – Это что же такое получается, военкомат всех под гребенку подчищает, нельзя ли Ивану бронь дать, недавно женился. Совесть она хоть какая-то должна быть или что советская власть ее растеряла, – с напором проговорил он слова.

– Семен, щас такая неразбериха идет, дай время. Может, и не придется Ивану повоевать. Красная армия у нас на что. Значит, так надо, не нам решать Сталин мужик с головой, наверно, заранее предусмотрел, как оно будет, если война, – говорил спокойным голосом, как будто негативные слова в отношении советской власти его не задевают. – Военком сказал, пока тяжело Красной армии приходится на фронтах, немец исподтишка напал, дружбу с ним водили, а он, видишь ли, что учудил, города бомбит. Я тут представил, а если бы фашист в нашу деревню пожаловал. А? То-то же! По дворам ходил хозяином, а оно всякое может быть, напьются самогона и на баб наших полезут петухами. И что ты сделаешь, с вилами в атаку пойдешь?! Не мы одни воюем, вся страна сейчас на ногах. Ты что думаешь, мне легко ходить по дворам. В плуг меня запряги вместо коня, поле бы спахал, лишь бы вот так, – кивнув на Ивана. – Послезавтра сына провожаю на фронт, супруга белугой воет, вон оно как, а ты власть хаешь.

– Ладно, Василий, не сердись, сгоряча я. Мне вот бронь дали. Поеду к военкому, буду уговаривать ее снять.