Потом мы долго ловили попутную машину и сидели обнявшись на заднем сиденье. Верку трясло не переставая, я накинул на нее свою куртку, но ее все колотило и колотило, она просто ходила ходуном. Добравшись до дома, я первым делом налил нам обоим по здоровенному стакану коньяка и бросился ставить чайник, но тут она меня остановила. И вдруг выяснилось, от чего ее так трясет.

Залпом проглотив коньяк, Верка молча в мгновение ока содрала с меня рубашку и брюки, скинула одежду с себя, и я не успел опомниться, как уже через полминуты мы с ней лежали в постели. Она была не просто готова — она была, как губка, готовая поглотить, впитать меня целиком. Закинув голову, закусив губу, моя первая любовь извивалась в моих руках от сладкой муки, бормоча только три слова:

— Не может быть... Не может быть!

И потом:

— Да! Да! Может! Да-а-а!

А когда, мокрые от пота, ослабшие от любви, мы тихо лежали рядышком на кровати, Верка потянулась в сладкой истоме и прошептала мне на ухо:

— Тот старичок-сексопатолог... помнишь, я тебе рассказывала? Был все-таки прав: клин клином вышибают.

После чего она встала, грациозно изогнув на фоне сереющего окна свою точеную гимнастическую фигурку, нашарила в темноте на столе сигареты, закурила, пустив дым в черноту, и сказала то, что могла сказать только женщина, напрямую ведущая свой род от старой греховодницы Евы и первого в истории ходока лукавого Змия:

— А знаешь, пожалуй, это не хуже бриллиантов.

Август 1997 г.