― Его запугаешь, ― ответил Саша и увидел возвращающуюся пару.

Они шли меж рядов и сквозь толпу, брезгливо и отстраненно. Они открыто презирали тех, кого легко обманывали, и легко обманывали потому, что высокомерно презирали. Глядя на них, Саша почувствовал накат солдатского гнева и, на миг прикрыв глаза, привычно подавил его.

Пушок положил изящный чемоданчик на прилавок, а Коммерция, открыв его, извлек шикарный бежевый пиджак.

― Да, ― вспомнил Коммерция. ― Ботинки сорок третьего размера. Подойдут?

― В самый раз, ― ответил Саша, не в силах оторвать глаз от пиджака.

― Прошу примерить, ― предложил Коммерция.

― Прямо здесь?

― Пиджачок можно, ― подбодрил Пушок. Саша потянулся за пиджаком и вдруг заметил на правой руке Коммерции отсутствие двух пальцев указательного и среднего.

Картину подобного рода он однажды видел там, на фронте. Там гражданин, добровольно и самостоятельно освободившийся от двух своих главных на войне пальцев, без колебаний и психологических экскурсов был направлен комбатом в трибунал.

― Самострел? ― со знанием дела осведомился Саша.

― Язычок у вас, товарищ капитан! Несчастный случай в сороковом году. Лопнул трос на лесоповале.

― В исправительно-трудовой колонии где-нибудь на далеком Севере нашей необъятной Родины? ― Саше нравилось уточнять.

― Именно, ― подтвердил Коммерция. ― В Кировской области.

Не торопясь, Саша расстегнул кителек, снял его, взял из рук застывшего вдруг Коммерции пиджак. А Коммерция и Пушок смотрели на рукоять парабеллума, торчавшую из-под бриджей, смотрели пристально и обреченно. Саша влез в пиджак. Пиджак сидел как влитой.

― Как? ― спросил Саша у Алика.

― Хороший пиджак, ― серьезно ответил Алик. Саша снял пиджак, поправил парабеллум, надел китель, четко застегнулся.

― Ну что, купцы? Называйте цену. За все. С чемоданом.

― Для героя войны цена будет весьма и весьма умеренной, ― заявил Коммерция.

― И правильно, молодцы, ― поощрил купцов в этом намереньи Саша и, угрожающе похлопав через китель по невидимому пистолету, добавил: Учитесь торговать.

У себя в комнате под насмешливым взглядом Алика Саша ловко и с видимым удовольствием переоделся и, посмотрев на себя в зеркало, сообщил своему отражению весьма конфиденциально:

― Ну, сукины дети, я до вас доберусь.

― Нет, такого красавца в доме держать никак нельзя. Его народу показывать надо, ― иронично решил сидевший на подоконнике Алик. Отметая иронию, Саша с энтузиазмом принял предложение.

― Именно, мой юный друг! Пойдем гулять.

― На минуту в Отцовский заскочим, а потом ― в центр, ― сказал Саша Алику. Они шли по Красноармейской ― элегантный молодой человек спортивного типа и его юный друг, одетый значительно скромнее. Свернули в тихий уже заросший молодой яркой травой Отцовский.

У дома номер семь Саша картинно ― как и требовало новое одеяние, облокотившись о палисад, обратился к женщине, которая энергично работала лопатой ― вскапывала огород.

― Можно вас спросить, мамаша?

Женщина разогнулась и оказалась яркой молодицей.

― Что тебе, сынок?

― Извини, сестренка, ― вальяжный стиль роскошного молодого человека был сбит одним ударом, и потому он говорил уже просительно: ― Тут старичок проживает, Михаил Семенович. Можно его повидать?

― Семеныча-то? Да навряд ли. Уехал он.

― А мы с ним договорились... Как же это он?

― Ни свет ни заря. Меня разбудил, говорит: "К снохе поеду в Ногинск. На огороде помочь просит". Через десять дней обещал быть.

― Жаль. Он мне позарез нужен.

― А я заменить его не могу? ― игриво спросила молодица.

Саша отчаянным глазом осмотрел ее и сказал задумчиво:

― А что ж... Есть над чем подумать...

― Думай не думай, солдатик, сто рублей ― не деньги. Зачем тебе думать-то? ― до ужаса рисковой была молодица ― уже знала, что понравилась.

― Умный потому что, ― ответил, чтобы ответить Саша, и спросил нахально, вспомнив свой неземной красоты наряд: ― Звать-называть как тебя буду?

― Нинель, ― назвалась озорница.

― Лучше Нинон, ― задумчиво поправил ее Саша. ― Я буду звать тебя Нинон. Жди меня через пару деньков, Нинон.

― А сегодня что же?

― Сегодня дел по горло, ― с искренним огорчением объяснил Саша. Сегодня мне гулять положено.

― Тогда гуляй отсюда, ― грубо посоветовала Нинон и взялась за лопату. Саша в неопределенности еще немного потоптался у забора, а потом, махнув рукой, заявил горько Алику:

― Нас не поняли, дружок. Пойдем искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок.

Уголок они искали на привычном пути: Ленинградское шоссе, улица Горького, Пушкинская площадь.

― Не пойду! ― свистящим шепотом кричал Алик и вырвался. А Саша за руки тянул его в "Асторию".

― Да ты что, дурачок! Такой сегодня день! Посидим, поедим.

― Я не голоден.

― Ты жульен когда-нибудь ел?

― А что это такое?

― Из интеллигентной семьи, а село! ― весело изумился Саша и затолкал слабо сопротивляющегося из-за обнаруженного вдруг собственного невежества Алика в ресторанный подъезд.

― Мест нет! ― строго предупредил швейцар.

― Нам найдут, ― беспечно ответил Саша.

― И вашему товарищу рановато по ресторанам-то...

― В самый раз, ― отрубил Саша и нехорошо глянул на швейцара: сквозь и одновременно как бы мимо.

Взгляд этот означал, что Саша уже не видит перед собой человека, а видит он всего лишь препятствие, которое ему, солдату, позволено преодолевать любым способом. Любым. Поняв, что далее препятствовать без риска невозможно, швейцар возгласил:

― Прошу!

― Может не пойдем? ― нудил Алик.

― Да замолчи ты!

В зале Саша заметил знакомого официанта и поманил его пальцем. Тот на миг задумался, узнал, подбежал.

― Столик на двоих, закуску, жульены, двести пятьдесят.

Гриша окинул критическим взором Алика, но возражать не стал: усадил за малый стол у колонны, расставил приборы и исчез.

― Нравится тебе здесь? ― спросил Саша.

― Нет.

― Почему?

― Не ко времени все это.

С подносом примчался Гриша.

― А вот Алику не нравится у вас, Гриша, ― игриво сказал Саша.

― Кому что, ― бесстрастно заметил Гриша. ― Кому шашлык, а кому манная каша, кому сто пятьдесят, а кому молоко через соску.

― Не хами, ― предупредил Саша.

― Вы спрашиваете, я отвечаю, ― Гриша, разговаривая, умело расставил принесенное и пожелал: ― Приятного аппетита!

Саша налил себе рюмку, поднял ее.

― За ребят, сделавших то, что мне сделать не довелось, ― и выпил.

― Гражданин! ― прозвучало за его спиной. ― Приводить несовершеннолетних в ресторан в вечернее время строго запрещается.

Саша поставил рюмку на стол и поднял глаза на метрдотеля!

― А! Аполлинарий! Ты за Алика не беспокойся. Он взрослый. И умный. Умнее и образованнее нас с тобой.

― Гражданин! Я повторяю еще раз... ― начал было опять Аполлинарий Макарович, но осекся, потому что Саша, вытянув ноги и слегка отъехав креслом по натертому полу, засунул руки в карманы брюк. От этого незастегнутый бежевый пиджак разошелся, приоткрыл поблескивавшую в обильном свете ручку парабеллума.

― Аполлинарий! ― упирая на двойное "л", произнес Саша. ― Жена, наверное, Полей зовет? Так вот что, Поля. Я ― нервный, я ― контуженный, я за себя не ручаюсь. Мысль моя ясна?

Аполлинарий Макарович, чтобы окончательно не пасть в собственных глазах, просто молчал.

― Тогда иди, ― предложил ему Саша, но вспомнил вдруг: ― Да твой приятелек Семеныч сегодня здесь появлялся?

― Я не знаю никакого Семеновича! ― сделал заявление Аполлинарий.

― Вот что, ресторанная падла, ― тихо сказал Саша. ― Тебя вежливо спрашивают, и ты должен отвечать вежливо, кратко и правдиво. Ну!

― Его сегодня не было, ― выдавил из себя Аполлинарий Макарович.

― Видишь, как все просто? А ты, глупый, боялся. Ну, ходи ножками.