— Показать что?

Колдунья хихикнула:

— Поняла! — Она подмигнула. — Точно, оно самое! Потерпи немного — я скоро.

И умчалась в пещеру.

Стал я ее, значит, ждать. Ветер свистел, ероша волосы на затылке, а листья были, будто человеческие голоса, шепчущие об ужасах, в которые совсем не хочется вслушиваться.

Затем колдунья снова вышла, что-то держа в руке.

— Вот, возьми, — сказала она.

— Что это?

Она рассказала, что это, а потом объяснила, что с этим делать.

— Неужто и вправду получится?

Это единственная возможность.

Итак, я сунул ее подарок в карман бриджей, и она меня подтолкнула:

— А теперь, сынок, поспеши домой, чтобы успеть к ужину.

Мне не требовалось повторять дважды — только не с этим холодным ветром, что стонал в деревьях, и не с темнотой, что сгущалась вокруг.

Я принес колдунье свои нижайшие благодарности и поспешил прочь, оставив ее перед пещерой. Когда я оборачивался последний раз, она полировала значок с Кулиджем кусочком ядовитого дуба.

Затем я продирался через лес и переваливал хребет. К тому времени, как впереди показалась поляна, стемнело так, что хоть глаз выколи, а, когда я переходил в брод речку, на воде уже рябила лунная дорожка. Ястребы, спокойно реявшие в небе над полем, внезапно всполошились, но я не стал ради них останавливаться. По прямой подбежал к ограде, перемахнул во двор и зашел в дом через черный ход.

Мама с кастрюлей стояла у плиты, а папа разливал суп. Они мне явно обрадовались.

— Слава богу! — воскликнула мама. — А то я уже собиралась посылать за тобой отца.

— Быстрее не получалось.

— Ты как раз к ужину, — сказал папа. — Нам бы проветрить мозги да решить, что делать со всем этим скандалом.

— Каким еще скандалом?

— Ну, для начала мисс Френси. Наплели ей в городе, что дед концы отдал, ну она как добрая соседка и настряпала нам всякой снеди, тоску-кручину заедать. Идет, значит, так вальяжненько к нам по дороге, разодетая, словно для воскресной службы, под мышкой горшок с варевом, вид скорбный такой. А тут глядь — дедуля на крыльце сидит да знай себе лыбится, весь мухами обсиженный.

— Ну и вот, полетело: горшок — вверх, а все, что в нем было, — вниз. Окатило с ног до головы, все платье в стряпне. А затем она как завопит таким благим матом, что у нас чуть барабанные перепонки не полопались, да как рванет куда глаза глядят!

— Весьма прискорбно, — сказал я.

— Не спеши горевать, это еще цветочки, — ответил отец. — Не успели мы очухаться, как заявляется Биксби и гудит в свой гудок. К деду он, ясен пень, не пошел — пришлось самому волочиться к катафалку.

— Чего он хотел?

— Сказал, что приехал за телом и если мы его живо не выдадим, то завтра с утра он первым же делом обратится к властям округа за издержкой.

— «За поддержкой», — поправила мама с таким видом, будто вот-вот снова ударится в слезы. — Сказал, что стыд и позор позволять дедушке вот так рассиживать на веранде. Все это солнце, мухи и так далее… грозил натравить санитарное управление, чтобы поместило нас в карантин.

— А дедушка что? — спросил я.

— Даже взглядом не повел. Старик Биксби уехал на своем катафалке, а дедушка и дальше качался на веранде под присмотром Сьюзи. Она пришла где-то через полчаса, когда село солнце… говорит, он стал жестким, как доска, но этого не замечает. Просто все время спрашивает насчет еды.

— Прекрасно, потому что у меня есть отличная штука. Колдунья дала ему для завтрака.

— Что это — яд? — папа разволновался. — Знаешь, я богобоязненный человек и с таким не связываюсь. К тому же, как ты его отравишь, если он и без того мертв?

— Да у меня и в мыслях такого нет. Вот что она дала.

И я выудил из кармана ее подарок, чтобы показать им.

— Боже правый, что это? — спросила мама.

Я рассказал что это и что с этим делать.

— В жизни большей чуши не слыхивала! — фыркнула мама.

Папа встревожился.

— Эх, знал ведь, что тебя нельзя отпускать в Долину Призраков. У колдуньи, видать, шарики за ролики зашли, раз она тебе такое дает.

— Думаю, она знает, что делает, — возразил я. — К тому же я отдал за это все свои сбережения: восемьдесят семь центов, конфедератский двадцатипятицентовик и значок с портретом Кулиджа.

— Было бы о чем жалеть, значок с Кулиджем, — хмыкнул папа. — Все равно я стибрил его у одного янки, агента налоговой службы. — Он поскреб подбородок. — Но свои кровные это другое. Пожалуй, стоит попробовать.

— Но постой… — начала мама.

— У тебя есть что-то получше? — покачал головой папа. — Как я понимаю, за нас вот-вот возьмется санитарное управление, и тогда пиши пропало.

Мама издала настолько глубокий вздох, что он будто исходил из ее башмаков, точнее, мог бы, если бы она их носила.

— Ладно, Джоди, — согласилась она. — Делай, как сказала колдунья. Папа, сходи за дедушкой и Сьюзи, а я все подготовлю.

— Уверен, что выгорит? — спросил папа, глядя на предмет у меня в руке.

— Надеюсь. Другого-то выхода нет.

Папа вышел, я направился к столу и поступил, как придумала колдунья.

Потом вернулся отец со Сьюзи.

— Где дедушка? — спросила мама.

— Ползет потиху, — сказала Сьюзи. — Наверное этот, как его, Риджер Моррис.

— Ничего подобного. — В дверях, ступая, будто таракан по раскаленной сковородке, появился дедушка. — Просто я чутка одеревенел.

— Да, такой же деревянный, как доска четыре на четыре, — ответил папа. — Лежал бы ты в кровати с лилией в руках, а?

— Опять ты за свое, — буркнул дедушка. — Хоть до посинения повторяй, что не умер, все равно не верят.

— А ведь ты и правда посинел, — сказала Сьюзи. — Никогда такого лица не видела.

Да, он посинел и раздулся, но его это не волновало. Я вспоминал мамины слова о скелете за нашим обеденным столом и молил, чтобы задумка колдуньи нам помогла, иначе… Видите ли, дедушка с каждой минутой становился все мертвее.

Впрочем, вы бы так не подумали, будь с нами, когда он заметил снедь на столе. Сразу быстрее зашевелив поршнями, он доковылял до стула и грузно плюхнулся на него.

— Ну вот, — сказал дедушка, — ты, Адди, сегодня собой можешь гордиться. Здесь мое любимое: капуста и головы сома.

Он уже собирался наложить еду, но тут ему на глаза попался предмет рядом с тарелкой.

— Мать честная! — заорал он. — Это еще что такое?

— Ничего, только салфетка, — ответил я.