Эта неуклонная традиция была известна всем, в том числе и подсудимому, что вполне удовлетворяет обвинение...

Спустя сорок минут прокурор заявил, что начинает вызов свидетелей, которые должны подтвердить сказанное им (по мнению присяжных, в этом не было никакой необходимости, так как мысленно они уже отправили Тедварда в камеру смертников), освободил стиснутую судорогой ногу из неудобного положения и со стуком опустился на скамью, после чего приподнялся на миг и добавил:

— Я вызываю Матильду Эванс.

Матильда, обычно одетая в черное, так как это помогало ей выглядеть более худой, приобрела темно-синий костюм, потому что появляться в черном на процессе Тедварда было бы... Короче говоря, она купила синие жакет, юбку и шляпу. Чувствуя себя ужасно толстой в этом наряде и громко стуча каблуками новых туфель по полированному линолеуму, Матильда проследовала за приставом мимо скамьи подсудимых, по узкому проходу между центральным столом и скамьями присяжных и вверх по ступенькам к свидетельскому месту, напоминавшему кафедру под балдахином. Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло, но она подняла взгляд, стараясь сосредоточиться и освободить мозг от ступора перед грядущим испытанием. Наконец туман рассеялся, и Тильда увидела перед собой хорошо знакомое лицо — худое, изможденное и несчастное, но в то же время сильное и ободряющее, смотрящее на нее с любящей улыбкой, словно говоря: «Смелее, все будет в порядке!» Слезы кольнули ее веки, и она снова опустила глаза. Пристав в черной мантии вложил ей в руки Библию, она произнесла присягу хриплым голосом и вернула ему книгу.

Матильда уже прошла через это в магистратском суде и была знакома со странными методами, к которым должен прибегать обвинитель с целью получить от свидетеля нужную информацию, при этом не задавая вопросов, которые вкладывали бы ответы ему в рот. «А на следующий день вы видели кого-нибудь?.. В то утро вы делали что-нибудь?..» Тильда признала, что Рауль Верне был ее другом (она слегка отклонилась от присяги, описывая природу их дружбы, но успокоила совесть мыслью, что клятва относится только к важным фактам, а это не имеет к делу никакого отношения), что он звонил ей утром в день своей гибели и сказал, что хочет поговорить с ней. Нет, они так и не приступили к этому разговору... Обвинителю это может казаться странным, но француз слишком уважает свое пищеварение, чтобы портить обед неприятной беседой.

— Вы ведь знаете, каковы французы, — сказала Матильда, обретая свойственную ей непринужденность, поскольку туман рассеялся окончательно, и она видела в сэре Уильяме довольно привлекательного мужчину, который пытался заставить ее (как и многие другие привлекательные мужчины) признать то, что ей не хотелось признавать. — Они вечно беспокоятся о своем желудке.

Почему ей казалось, что беседа предстоит неприятная? Ну, так обычно бывает, когда люди заявляют мрачным тоном, что хотят с вами поговорить. Тильда посмотрела на судью, строго и отчужденно восседающего за большим столом чуть правее черно-золотого меча, висящего под королевским гербом, и ей на мгновение почудился знакомый блеск в его глазах. Она чувствовала, что старая магия начинает действовать, что судья уже завоеван, а присяжные будут завоеваны, и что несмотря на весь ум сэра Уильяма, суд на ее стороне. Сэр Уильям, в свою очередь, заметил, как блестят ее глаза, и насторожился. Матильда была свидетелем обвинения, но человек на скамье подсудимых был ее другом.

Наконец они подошли к времени убийства.

— Затем вы пошли — куда?

— Я пошла наверх.

— Что вы там делали?

— Ну, сначала я зашла к моей бабушке — вернее, бабушке моего мужа — помочь ей приготовиться ко сну...

Пара минут с бабушкой, пять минут одна в своей комнате, приводя себя в порядок, снова у бабушки еще пять минут, а потом в детской, пока часы не пробили половину десятого. Идя в детскую, она крикнула вниз, что скоро спустится, но ответа не получила. Нет, холл оттуда не был виден.

— Вы были наверху — как долго?

— От двадцати до двадцати пяти минут.

— В течение этого времени вы слышали какую-нибудь суету или возню в холле?

— Нет, — сказала Матильда. — Но понимаете...

— Просто отвечайте на вопрос, миссис Эванс.

Матильда слегка покраснела и сжала губы. «Я своего добился, — подумал сэр Уильям, — и должен закрепить успех». Однако он был слишком умен, чтобы давить на свидетельницу или задавать дополнительные вопросы, сделав ясным смысл. Защита волей-неволей осуществит это за него во время перекрестного допроса.

— А позже вы слышали что-нибудь в холле?

— Нет, — удивленно ответила Матильда.

— Вы ничего не слышали?

— Да.

— Но ведь вы не пребывали в кромешной тишине. Когда вы что-то услышали?

— Когда открыла дверь и стала спускаться в холл, — ответила Тильда с достойным сожаления злорадством.

«И поделом тебе», — подумал Джеймс Дрэгон, наблюдавший за коллегой с видом жалостливого удивления, не оставшегося незамеченным присяжными. Поднявшись для перекрестного допроса, он начал прямо с этого пункта.

— Когда вы были наверху, то не слышали никаких звуков с нижнего этажа?

— Никаких, пока я не спустилась и не застала в холле доктора Эдвардса и Роузи.

— Вы не слышали, как они прибыли?

- Нет.

— Ни как подъехал автомобиль, ни как открылась парадная дверь?

— Нет, не слышала. Но окно было закрыто, пока малышка не легла в кровать.

— А раньше вы были в комнате старой миссис Эванс?

— Да, но оттуда я тоже ничего не слышала.

— Следовательно, этот человек мог быть убит в холле в любое время в течение двадцати пяти минут, пока вы были наверху, и вы бы ничего не услышали?

— Но ведь он и был убит в это время, не так ли? — отозвалась Матильда. Она уже видела мистера Дрэгона во время кошмарных приготовлений к суду над Томасом и знала, чего от него ожидать.

— Вы посмотрели вниз в холл и... Опишите своими словами сцену, которую вы увидели.

Сцена эта застыла навек в памяти Тильды, как муха в янтаре. Она сама, стоящая