– Потому что… я думала, вы и так всё поймёте. Вы же… следователь.

– Я следователь. Но я не умею читать мысли. Только – поступки.

– Я… не хотела скандала. Не хотела… тюрьмы. Я – артистка. У меня… репутация.

– А убийство – не портит репутацию?

Теодора замолчала. Потом – выпила остаток виски.

– Я не убивала её, – повторила она. – Да, я хотела, чтобы она замолчала. Да, я боялась. Но я не убийца. Я… артистка. Я решаю проблемы… на сцене.

– Тогда почему вы соврали про помаду?

Теодора не ответила. Просто сидела. Смотрела в стакан.

Жюльен кивнул. Достал блокнот. Написал:

Теодора Ланье – не убивала. Пришла позже. Нашла тело. Испугалась. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Встала. Пошла к выходу. Остановилась.

– Месье Бельфонтен… если вы найдёте убийцу – скажите ему… спасибо. От меня.

И вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Новая версия: – Теодора была в каюте. Но не убивала. Пришла позже. Нашла тело. Испугалась.– Значит, убийца – кто-то другой. Кто был там раньше.– Кто? Арман? Или… Элени всё-таки лжёт?

Он закрыл блокнот. Выпил абсент. Посмотрел на море.

– Ты играешь со мной, убийца, – прошептал он. – Но я… тоже умею играть.

Глава 12. Пристань в Пирее

Рассвет в день прибытия в Пирей был не похож на обычный рассвет. Он не нежно розовел, не играл с волнами, не будил птиц. Он был… напряжённым. Как будто море знало: сегодня всё кончится. Или… начнётся по-новому.

Жюльен Бельфонтен не спал. Он сидел у окна своей каюты, с последним бокалом абсента и блокнотом, на котором аккуратно, как в первый день, вывел:

Когда все лгут – правда прячется в деталях.

Под ним – список:

– Греческие буквы: Α Μ Ε Σ Τ Ι → «Μέστη» – «Та, что мстит».– Сломанная помада – у жертвы и у Теодоры. С царапиной от иглы.– Розовый отпечаток на подоконнике – не её помада.– Шприц без иглы – в сумочке Теодоры.– Яд в вине – но она пила воду.– Подмена бокалов – только муж и певица стояли рядом.– Арман – соврал про пиджак, развод, монеты.– Теодора – соврала про помаду, шприц, фото, алиби.– Элени – хотела убить, но не сделала.– Уиттл – нашёл тело, но не убивал.– Доктор – знает греческий, но не был в каюте.– Итог: убийца – тот, кто хотел убить одного, а убил другого.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море. На первые огни Пирея, мелькающие вдали, как маяки совести.

– Пришло время, – прошептал он. – Пора собирать гостей.

В 8:00 он попросил капитана собрать всех пятерых подозреваемых в большом салоне. Не «для чаепития». Не «для беседы». А – для финала.

Капитан, бледный, но покорный, лично пригласил каждого. Никто не отказался. Никто не посмел.

К 8:30 все собрались.

Арман Дюпре – в безупречном костюме, с сигарой, с лицом человека, который уже проиграл, но не хочет это признавать.

Теодора Ланье – в платье цвета вина, с меховой накидкой, с бокалом шампанского в руке, с улыбкой, которая не доходила до глаз.

Доктор Пападопулос – с книгой под мышкой, с кофе в руке, с улыбкой, как будто он здесь не как подозреваемый, а как зритель в театре.

Ирвинг Уиттл – с моноклем, с трясущимися руками, с лицом человека, который уже всё потерял.

Элени – в чёрном, с опущенными глазами, с лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость.

Жюльен вошёл последним. В элегантном пиджаке, с тростью, с блокнотом. Без улыбки. Без драмы. Просто – как человек, который пришёл сказать правду.

Он встал в центре зала. Посмотрел на каждого. Медленно. Внимательно. Как будто запоминал их лица. На случай, если кто-то решит сбежать.

– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Сегодня мы прибываем в Пирей. Через два часа. Греческая полиция ждёт нас. Они возьмут тело. Возьмут показания. Возьмут… убийцу.

Тишина. Густая. Тяжёлая. Как морская вода в штиль.

– Но я не хочу, чтобы они забрали… не того, – продолжал Жюльен. – Потому что я знаю правду. И сегодня… я её скажу.

Он сделал паузу. Прошёлся по залу. Остановился у окна. Посмотрел на приближающийся берег.

– Начнём с начала. Мэрион Дюпре была убита цианидом. Яд был в вине. В бокале, который стоял на её столе. Но… она не пила вино за ужином. Она пила воду. Почему? Потому что у неё болел желудок. Она сказала об этом стюарду . Значит – бокал с ядом не был её.

Он обернулся. Посмотрел на Армана.

– Вы стояли рядом с ней за ужином. Вы налили себе вино. Вы… могли подменить бокалы.

Потом – на Теодору.

– Вы тоже стояли рядом. Вы… тоже могли.

Он подошёл к столу. Достал бокал – тот самый, из каюты Мэрион. Поставил на стол.

– Но есть одна деталь. Очень маленькая. Почти незаметная. На краю бокала – след помады. Розовой. Не бордовой, как у Мэрион. Розовой. Как у вас, мадам Ланье.

Теодора побледнела.

– Это… не доказательство.

– Нет. Но это – деталь. А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Он подошёл к ней. Достал из кармана сломанную помаду – ту, что нашёл в её каюте.

– Эта помада – ваша. Вы сказали, что сломали её три дня назад. Но царапина на дне – свежая. Как будто… кто-то что-то вставил. Или вынул. Например… иглу. С ядом.

Теодора не ответила. Просто смотрела на него. Как будто решала – кричать, плакать или… бросить в него бокал.

– Вы хотели убить своего мужа, – продолжал Жюльен. – Три года назад. Вы подмешали яд ему в коньяк. Потому что он собирался уйти к своей любовнице. И забрать с собой всё состояние. Вы думали, никто не узнает. Но Мэрион узнала. Она собирала секреты. Как другие – марки или бабочки. И ваша история – была одной из самых… ярких.

Он подошёл к столу. Достал фото – Теодора и муж на яхте. Перевернул. Показал надпись:

«Прости меня, Жан-Луи. Я не хотела. Но ты оставил мне выбора.»

– Вы написали это. После его смерти. Вы… чувствовали вину. Но не раскаивались. Потому что он… оставил вам выбора.

Он вернулся к Теодоре.

– Месяц назад Мэрион позвонила вам. Сказала: «У меня есть история, которая может испортить вам жизнь. И карьеру. И репутацию. Пятьдесят тысяч франков – и она исчезнет».