И Усольцев уверенной походкой отправился догонять приятелей.

Астахов и Нина Маевская шли рядом, но не взявшись, как обычно, за руки. Молчали. Павел чувствовал себя холодно, пусто, свободно. Увидев тусклую, безжизненно-неоновую рекламу «Ресторан», в которой две буквы выпали, толкнул дверь.

Оркестр не работал, инструменты были зачехлены, зал полуосвещен, и не в целях создания интима, а чтобы немногочисленные гости не задерживались. Официантки сидели за столиком в углу. Увидев молодую пару, враз прекратили разговор, ждали, кому из них не повезет.

Астахов выбрал стол почище, официантки сочувственно взглянули на подругу, продолжили беседу. Хозяйка стола не вскочила, даже не приподнялась, лишь пожала рыхлыми плечами.

– А ты зря, парень вроде солидный.

– Какой солидный сядет в залу без музыки, – ответила хозяйка и без надобности ушла на кухню.

Астахов вынул носовой платок и стал тереть указательный палец на правой руке. У него брали отпечатки, краска не до конца отмылась. Выяснилось: пачка «Уинстона» принадлежала ему, Павлу Астахову. Теперь он напряженно вспоминал, кому он дарил сигареты, кто бывал в доме и мог взять? Ничего путного вспомнить не удавалось.

– Так и будем молчать? – не выдержала Нина.

– Молчание – самый точный и совершенный способ проверки отношений, – ответил Астахов.

– Они лезут в мою личную жизнь, – сказала Нина. – Все из-за тебя. – Изображая следователя, строго спросила: – «В каких отношениях вы находитесь с Усольцевым?» А при чем здесь Сергей? И кого наши отношения касаются? Если хочешь знать, Сергей мне дважды делал предложение.

– Есть в Городе молодой мужик, который не делал тебе предложения?

– Все из-за тебя! Да-да! Сегодня мы видимся последний раз!

– Ты бросаешь спорт?

– Не юмори. – Нина неожиданно потухла, запал пропал, нормальным, тихим голосом сказала: – Паша… Милый… Что ж я могу сделать? Я не люблю тебя. Ты же не хочешь, чтобы я лгала. Знаю, лучше мне не найти. Любви нет, Паша…

Нина заплакала. Павел погладил ее по голове. Он ссутулился, сидел, тоже опустив голову, и совсем не походил на Павла Астахова. Он чувствовал себя, как человек после тяжелой, но уже закончившейся операции. Больно очень, терпишь и знаешь, что с каждым часом боль будет отступать.

Разыскники «пахали». Они обошли весь район, вошли в каждую квартиру, ждали людей с работы, встречали у проходных, но ничего конкретного, что могло бы стать основанием в системе доказательств вины Усольцева, добыть не удалось.

Не работали последние сутки три человека, которые стояли во главе дела. Подполковник Серов, следователь прокуратуры Фирсов и майор Гуров ждали, у них портились характеры и взаимоотношения. Обращались друг к другу то преувеличенно вежливо, по имени-отчеству либо полностью называя должность и звание, то неожиданно на «ты» с употреблением слов базарного происхождения.

Прокуратура, как ей и положено, взяла себя в руки первой.

– Вот что, коллеги… – Следователь, употребив любимое выражение Гурова, мягко улыбнулся ему. – Если мы окончательно разругаемся, даже перегрызем друг другу горло, положение не изменится.

Они, как обычно, собрались в кабинете Серова, который, ссутулившись, занимал свое кресло. Следователь сидел сбоку у стены. Лева без пиджака и галстука бесцельно болтался по кабинету.

– Нельзя ли без вступлений, уважаемый Николай Олегович, – елейным голосом произнес Серов.

– Борис, я сказал без вступлений. Хватит! Подведем итоги, какие есть.

Гуров сел в дальнем углу, стал изучать покрытый лаком паркет.

– Мы остановились на Усольцеве. Может, мы ошибаемся, но другого у нас нет. – Фирсов вздохнул. – Имеем: ужинал в ресторане, имел ключи от машины. В двадцать два часа в трехстах метрах от места преступления стояли голубые «жигули», третья модель, под зеркалом висела игрушка, якобы плюшевая обезьянка. Похожая машина, я подчеркиваю, только похожая, принадлежит гражданину Гутлину. Из машины вышел мужчина спортивного телосложения в возрасте примерно тридцати лет. На нем светлый пиджак с двумя разрезами. Похожий пиджак был в тот вечер на Усольцеве.

– Благодарим за информацию, – пробормотал Серов.

Фирсов не обратил на бормотание внимания.

– Располагая такими фактами, мне бессмысленно, точнее, нельзя вызывать и передопрашивать подозреваемого. Я ничего не добьюсь, а он поймет, убедится окончательно, что мы безоружны. Ваши люди ищут свидетелей. Каких? Свидетелей чего? Допустим, неожиданно найдется человек, который видел Усольцева рядом с домом, допустим, видел, как Усольцев вошел в подъезд. Свидетель скажет «да», Усольцев скажет «нет», и я протоколы подошью в дело. Прямых, да и косвенных доказательств вины подозреваемого не существует в природе. Мы заставляем людей искать несуществующее.

– У них такая работа, – не выдержал Серов.

– Когда доказательств нет, их необходимо создать, – сказал Гуров.

– Не понял! – Следователь даже встал, смотрел возмущенно. – Я вас не понял, товарищ майор. Как создать то, чего нет?

– Путь у нас один. Необходимо добиться признания Усольцева. Я слышал, – Гуров поклонился следователю, – что признание вины не является ее доказательством. Мне об этом бабушка рассказывала.

Серов быстро взглянул на Фирсова, сделал знак: мол, молчи, дорогой, терпи.

– Преступление сложно сконструировано. Получив признание Усольцева, мы пройдем с ним по всей конструкции, зафиксируем факты, которые, кроме преступника, знать никто не может. Таким образом, сделав полный круг, мы получим неопровержимые доказательства. И если в суде Усольцев свои показания возьмет назад, никакого значения это иметь не будет. Пустячный вопрос: как получить признание подозреваемого? Пытки, арест и содержание в холодной, темной камере я сегодня не предлагаю.

Гуров взглянул на следователя. Неожиданно Николай Олегович, серьезный сухой человек, приложил большой палец к кончику носа, растопырил пальцы и сделал Гурову такой «нос», что все рассмеялись. Атмосфера окончательно разрядилась.

– У меня есть идея, – сказал Гуров. – Вы, конечно, давно заметили, что я немного фантазер и авантюрист?

– Заметили. – Фирсов кивнул.

– Ну, Лева, – Серов махнул рукой, – вперед!

Глаза у Анатолия Петровича Кепко светло-серые с крохотными снайперскими зрачками. Гуров видел тренера третий раз, а его пронзительно-неприязненный взгляд почувствовал впервые.

– Почему вы его не посадите? Заприте его в камеру, – говорил Кепко, тыкая пальцем за свою спину, где, ссутулившись, сидел Краев.

Разговор происходил на стадиончике детской спортивной школы, где Кепко проводил занятия. Гурову понадобилась помощь Кепко и Краева, и он привез последнего сюда и теперь ждал, пока Анатолий Петрович «отстреляется».

Лева не любил обращаться за помощью к штатским, считая, что каждым делом должен заниматься профессионал.

Оперативные отряды, студенты, рабочие, крепкие ловкие ребята, готовые прийти на помощь милиции. Кто от такой помощи откажется? Но почему у самого хорошего дела так быстро образуется теневая сторона?

Женщины среднего возраста с повязками на руках, прогуливающиеся по станциям метро или на самых освещенных улицах, вызывали у Гурова, мягко выражаясь, недоумение. За свое бессмысленное гулянье они получают дополнительные дни к отпуску. И люди, составляющие отчеты, и начальники, предоставляющие за «дежурства» отпуска, знали, что все это фикция и разбазаривание денег. Однако положено, чтобы общественность принимала участие в борьбе, и чем больше участвующих, тем вроде бы лучше, и женщины – наверное, им больше нужны отпуска, – прижимая к животам сумочки, взявшись под руки, прогуливаются под фонарями, сторонясь темных дворов и скверов. Гуров не раз думал: если посчитать – в какую сумму стране обходятся эти прогулки? На такие деньги наверняка можно открыть еще одну школу милиции.

Идею Льва Ивановича Гурова без помощи Кепко, Краева, их друзей и знакомых осуществить было невозможно. Ни один режиссер не способен поставить спектакль без актеров. Гуров собирал команду. Начал с тренеров, привез одного к другому, ждал, слушал.

– Он же преступник! – продолжал возмущенно Кепко. – Он скрыл от следствия важные факты!

Глаза у Кепко почти белые, зрачки прицеливающиеся.

– Все, Анатолий Петрович, – перебил Гуров. – Я вас понял, поясняю. В действиях Олега Борисовича Краева состава преступления нет, его действия, точнее молчание, относятся к области нравственности. Вы на тренерском совете и разбирайтесь. Я вам уже говорил, повторяю: вы эгоистично замкнуты на себе, Астахове, ваших взаимоотношениях.

– Ну хорошо, ты прав, парень. – Кепко похлопал Гурова по колену, в глазах тренера появилась синева. –