Коммандер Мэтьюз, сохранявший ту же решительную позу со скрещенными на груди руками, отчеканил:

– Позвольте внести полную ясность. Как я понимаю, налицо три факта.

Первый: отпечатки пальцев, обнаруженные на месте преступления, не подделаны при помощи каких-либо приспособлений. Они оставлены руками живого человека.

Второй: на борту нет ни явного, ни тайного безбилетника, чьими отпечатками мы не располагаем.

Третий: путаница или ошибки при снятии и сличении отпечатков исключаются. Иными словами, каждый оставил свои отпечатки пальцев на подписанной его именем карточке, не пытаясь хитрить, и каждая карточка была добросовестно и аккуратно сопоставлена с фотографией оригинальных отпечатков.

Все сказанное верно?[11]

– Да, – согласился Лэтроп.

Коммандер Мэтьюз выпрямился. Он снял фуражку, оставившую красноватую полосу у него на лбу. Достав носовой платок, капитан вытер лоб и провел платком по жестким черным волосам.

– Но черт возьми, – вскричал он, – кто-то же оставил эти отпечатки!

– Очевидно, нет.

– Вы же не думаете, что эту женщину убило привидение?

– Я не знаю, – пробормотал Лэтроп.

Коммандер Мэтьюз снова надел фуражку.

– Это дело об убийстве, – произнес он. – И нам всем предстоит стать детективами. Забавно. Что ж, давайте забудем про отпечатки больших пальцев и попытаемся отыскать другие улики.

Старший стюард нашелся первым:

– Прошлой ночью произошла одна забавная вещь, сэр. С тем французом.

Все разом уставились на него.

– С капитаном Бенуа?

– Да, сэр. Мы с Крукшенком начали обход чуть позже одиннадцати. Как вы помните, нам было приказано дактилоскопировать всех пассажиров, которые еще не спят. Ну, француз не спал. Его поселили в семьдесят первой каюте на палубе В, по правому борту. И, просунув голову в его каюту, я подумал: черт возьми, мы его поймали! Более виноватой физиономии я в жизни не видел.

Общий интерес усилился.

– Он сидел перед койкой, как сидят перед столом. На койке были разложены четыре или пять резиновых штампов и подушечка для чернил.

– Опять резиновые штампы! – простонал Лэтроп.

– Оказывается, он оттискивал свой адрес на больших листах бумаги. Француз совсем не говорит по-английски – во всяком случае, знает не больше пары слов. А я не очень хорошо говорю по-французски. Крукшенк утверждает, будто говорит, но в основном не заходит дальше «Ah, oui»[12], произнесенного с умным видом. Так что я не слишком полагаюсь на его перевод нашего разговора. Крукшенк сказал: «Monsieur, nous voulons votre print de pouce»[13], что, похоже, не слишком прояснило положение вещей для бедного малого. Он выпалил в ответ около пятидесяти фраз, очень взволнованный, и Крукшенк выдал свое коронное: «Ah, oui». Когда наконец француз, казалось, скумекал, чего мы добиваемся, он вспотел, подкрутил усы и стал похожим на смерть. Уступая нашим настояниям, он протянул руку и собрался приложить большой палец к чернильной подушечке – своей собственной, – чтобы сделать оттиск.

Конечно, не было никакой веской причины, не позволявшей ему воспользоваться собственной чернильной подушечкой. Чернила, они чернила и есть, как на них ни посмотри. Но мы были настолько подозрительны, что не позволили ему этого сделать. Я был почти уверен, что мы вот-вот изобличим преступника. Крукшенк сграбастал его запястье и сказал: «Non, non, monsieur, il faut se servir de notre roller»[14]. Итак, мы сцапали его запястья и получили хорошие аккуратные отпечатки с помощью валика. Все это время парень болтал без умолку, а Крукшенк знай себе твердил: «Ah, oui», чем вроде как ставил француза в тупик. Когда мы уходили, он проводил нас каким-то странным взглядом – я даже не знаю, как его описать…

– Виноватым? – предположил Лэтроп.

Старший стюард почесал в затылке:

– Н-нет. Не виноватым. Как уже сказал, я не способен его описать – и пусть меня повесят, если это не так! Я спросил у Крукшенка, чтó болтал француз, но Крукшенк толком ничего не понял. Мы отправились к фотографу. Я сказал: «Тедди, обработай-ка эти снимки поскорее. Думаю, мы застукали того, кто нам нужен». Фотограф так и сделал. Однако, – угрюмо добавил старший стюард, – кровавые отпечатки больших пальцев – ну, вы понимаете, о чем я, сэр, – принадлежали не Бенуа. Бог знает, кто их там оставил, но только не француз. Он тут ни при чем.

Тишина, повисшая в офисе, тяготила.

– Это нам ничем не поможет, мистер Грисуолд, – произнес капитан с некоторым раздражением.

– Понимаю, сэр. И все-таки почудилось мне в этом что-то странное. Чего он добивался, зачем такого дурака валял?

– Возможно, это стоит выяснить. Макс, помнится, ты неплохо говорил по-французски?

– Сносно.

– Тогда поручим это тебе, – решил коммандер. – Больше ничего, мистер Грисуолд?

– Нет, сэр. Все остальные не артачились, кроткие, как агнцы Божьи. – Старший стюард снова заколебался. – Хотелось бы уточнить одну-две вещи, если позволите. Какими уликами вы располагаете? Не случилось ли поблизости свидетелей? Стюард или стюардесса что-нибудь видели?

Коммандер Мэтьюз покачал головой:

– Ничего особенного. По крайней мере, так они утверждают. – Он взглянул на Лэтропа. – Но есть кое-что заслуживающее внимания. Может, хоть это как-то нам поможет… По словам стюардессы, миссис Зия-Бей носила в сумочке не пузырек с чернилами, а конверт, набитый письмами или бумагами. Стюардесса утверждает, что видела его однажды, когда миссис Зия-Бей одевалась. О, и еще кое-что! Пузырька с чернилами не было в багаже леди. Стюардесса помогала ей распаковывать чемоданы и видела, что там лежит.

– Чернила! – воскликнул старший стюард. – Чернила! Не значит ли это, сэр, что убийца намеренно взял с собой в каюту пузырек с чернилами?

– Похоже на то.

– И заменил им конверт?

– Очевидно.

– Но почему, – не надеясь на ответ, спросил старший стюард, – именно чернила?

– Что касается меня, – проворчал Лэтроп, поправляя галстук и намереваясь надеть пальто, – я сейчас интересуюсь исключительно едой. Но если вы спросите моего мнения, то я отвечу: все это дело какое-то дурацкое. В духе дешевых детективных книжонок про Ника Картера[15]. Сначала обнаруживается кровавый след большого пальца, теперь – пачка бумаг. Не хватает лишь шприца с ядом, которым индейцы смазывали наконечники стрел… Так, вспомнилось. Попросите лучше судового врача произвести вскрытие. То, что медики называют post mortem. Да, я знаю, все вроде бы очевидно: жертве перерезали горло! Но именно подобные, лежащие на поверхности обстоятельства иногда играют злую шутку с участниками судебных процессов, если не принять все меры предосторожности. Как юрист, я должен вас предупредить. Располагает ли кто-нибудь еще полезной информацией?

– Я располагаю, – ответил Макс и поведал о приключениях мисс Валери Четфорд.

– Бог ты мой! – присвистнул Лэтроп. – А вы, однако, умеете обходиться с женщинами, верно?

– Рад сообщить, что к мисс Четфорд это не относится.

На лице капитана отразились тяжелые сомнения и нерешительность.

– Такая малышка? – произнес он, очевидно имея в виду субтильность Валери Четфорд. – Ты же не думаешь, что она могла… – И он провел ребром ладони поперек горла.

– Не знаю, – признался Макс. – Может, да, а может, и нет! Во всяком случае, следов крови на ней не было – это я заметил. А убийца, сдается мне, должен был изрядно выпачкаться.

– Погодите! – раздраженно вмешался Лэтроп. – Надеюсь, мы так не дойдем до утверждения, будто убийца был наг, благодаря чему на его одежду не попало ни капли крови? Как было в деле Курвуазье, Борден или Уоллес[16], – перечислил он, загибая пальцы. – В каждом из этих случаев высказывалось подобное предположение. И в каждом не было найдено никаких улик, подтверждающих причастность подозреваемых к убийству. Похоже, это доказывает, что далеко не всегда убийца бывает перепачкан кровью, как ожидают.

– Мистер Мэтьюз вовсе не утверждал, что мисс Четфорд была голой, – возразил старший стюард, но тут же взгляд его мечтательно замаслился. – Хотя, бог мой… Вот это было бы зрелище, а?..

– Мистер Грисуолд!

– Извините, сэр. Хотя, – игнорируя хмурый взгляд капитана, продолжил старший стюард с тем же мечтательным выражением, – помните, как югославская графиня забрела нагишом в салон, когда священник служил шестичасовую