Поминутно оскальзываясь на обледенелом тротуаре, Санёк припустил в Центральное отделение милиции, ругая себя последними словами: просидел у телефона без толку, прождал у моря погоды, а в газетном деле так нельзя. Чуть отвлёкся – и тебя лихо обошли на повороте более расторопные коллеги.

На деле всё оказалось ещё хуже, чем предполагал Санёк. Пропустил он важное даже не сегодня, а ещё вчера. Пока за следователем из Москвы гонялся. Как только он отбыл на вокзал встречать товарища Иванова, Ожаров с группой выехали на труп. Той самой Альки Матросовой. И последней жертвы N-ского Потрошителя.

Санёк даже зашипел от злости. От злости на самого себя. Да, вчера он намерзся на вокзале и совсем расклеился. Поэтому вместо того, чтобы вернуться в отделение, позорно поехал на трамвае домой, где, как последний мещанин, ел ложками мёд и запивал его чаем из заваренной малины. А потом, вспомнил Санёк с омерзением собственные действия, парил ноги в горячей воде с горчицей. Как будто он не рупор советской власти, а мелкобуржуазный элемент. Как будто не он три года назад слушал, как молодая и симпатичная мотальщица из третьего цеха звенящим от волнения голосом читала на концерте, посвящённом Победе Октябрьской революции, очень правильное стихотворение: про кронштадтский лёд, сабельный поход и настоящую жизнь8! Ух, какое стихотворение! Мороз по коже и вперёд, только вперёд!

Ведь именно тогда он понял: писать про надои и опоросы – не его. Раз на фронт не попал, раз мировой революции пока нет, то он, Санёк, пойдёт на передний край мирной жизни. Будет помогать советской милиции с преступностью бороться.

А вчера рассиропился хуже девчонки. Подумаешь, сопли! Подумаешь, горло болит! Пацаны вон в гражданскую полками командовали, в штыковую атаку ходили! А он от глупого насморка такое событие пропустил. И ведь непонятно, где простудился-то! Впрочем, это сейчас уже и не важно.

В милицию его не пустили. Дежурный злорадно усмехнулся и припечатал:

– Не велено!

Санёк ещё покрутился у вертушки, выглядывая кого-нибудь из старых приятелей, которые, впрочем, сейчас от него воротили нос и делали вид, что не узнают. А ведь совсем недавно называли товарищем и жали руку…

Спустился Степан Матвеевич Мальков, начальник Центрального отделения города N-ска. Устало поглядел на Санька и укоризненно покачал головой:

– Эх, Тролев, Тролев… Хороший же парень!

Но внутрь всё равно не пустил. На него Санёк не обижался, хотя обидно было.

Он вышел на высокое крыльцо и задумчиво огляделся по сторонам. Дело выходило швах. Конечно, можно было подождать опергруппу или следователя Иванова тут, но Санёк опасался, что продует его на стылом ветру совсем и, как бы он ни храбрился, коварная простуда свалит его с ног окончательно. Следовало что-то решать незамедлительно.

Но долго впадать в отчаянье Санёк не умел. Унынье не для советского комсомольца. Лихо сдвинув кепку на затылок, Санёк решительно направился к чёрному входу в милицейский буфет и через пятнадцать минут уже сидел в служебном помещении над тарелкой наваристого борща, щедро приправленного жирной деревенской сметаной. Он с аппетитом поглощал обжигающе вкусный борщ и заодно выслушивал последние новости.

Вот зря многие женщин на технических работах недооценивают. Те видят и слышат гораздо больше, чем могут подумать сыщики. Тем более если эти женщины настолько миловидны и обаятельны, как Зиночка.

Санёк подозревал, что Зиночка даже не всегда представляет, насколько нужную информацию ему передаёт. Она просто рассказывала последние сплетни, кто с кем спит или кто с кем поссорился. А уж Санёк мог отделить шелуху от ядер. Вычленить главное из её щебетания.

Всё-таки умно он поступил, когда отдал предпочтение не такой молодой и красивой, как та же Алька, подавальщице из милицейского буфета. А Алька… Что Алька? В морге сейчас Алька. А Зиночка мало того что живая и тёплая, так ещё и вкусно кормит. Главное же, что она – неиссякаемый источник очень важной и ценной информации. А как сказал один немец (и среди заграничных империалистов есть умные люди), кто владеет информацией, тот владеет миром9.

Всё от той же Зиночки Санёк знал, что группы Ожарова, как и самого Ожарова, на месте нет. Разъехались да разбежались. И следователь из Москвы с ними же. Кто на место преступления, кто с жильцами по второму (или какому там кругу) беседовать, кто к последнему Алькиному кавалеру, а кто – в ресторан персонал расспрашивать.

Насчёт свидетелей и осмотра места преступления Санёк был пас. Тут, пожалуй, товарищи милиционеры-оперативники будут в своей стихии. А вот узнать, с кем последнее время Алька якшалась, помимо пузатого Сидорова из наркомата труда, – это Санёк мог. Как-никак в одной комсомольской ячейке они с ней состояли. Ему ребята как на духу всё расскажут, даже то, что от милиции бы скрыли.

Алька девушка хорошая была. Комсомолка, хоть иногда и были у неё буржуазные заскоки, типа модной сумочки или фильдеперсовых чулок. Но Санёк, например, к этим её увлечениям относился с пониманием, не осуждал. Потому как сам любил иногда форсануть заграничным пальто, да и не только. Но денег постоянно не хватало, имели они тенденцию быстро заканчиваться, или Санёк просто не умел правильно их тратить.

И мужчин Алька любила. Молодых, сильных, азартных, типа самого Санька. Поэтому и удивил его тогда Алькин отказ, поэтому и точил изнутри червячок обиды. Чем он Альке не угодил? Редко ему девчонки отказывали, а особенно такие, шебутные да весёлые. Что ни говори, а хороша была чертовка! Златокудрая, глазастая и смешливая. И прочие достоинства при ней были.

Так что точно Сидоров, который ни молодостью, ни силой не отличался, единственным её ухажером быть не мог. Точно не мог. Он у неё для других целей был. У пузатого Сидорова был пузатый кошелёк, в отличие от молодых и азартных. И много возможностей. Зина сказала, что в сумочке Альки чего только не было, даже лак для