Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 62

из-за одного негодяя я дочь потерял и убийцей сделался, а из-за второго и меня семья потеряет, по миру пойдет, пока я на каторге кайлом махать буду. И как в тумане все. Помню только, как склонился над ним, а он уже и не дышит. Как через перила перевалил его – помню. Всплеск этот в ушах до сих пор стоит. Очнулся только у конторы уже. Александру Николаевичу про собаку сообразил сказать. – Помолчал, глядя на руки, продолжил: – Думал, не усну. А не поверите: только голову на подушку опустил – и как умер. Матушка-покойница снилась. Как будто сидит она в саду под яблоней, молодая, красивая, в белом платье и шляпке кружевной. Столик перед ней летний, плетеный, чай на нем, самовар, мед блестит, как янтарь. Помните, Александр Николаевич, янтарь – мы в Риге видели в девятьсот четвертом, когда станки встречать ездили? И сидит, значит, матушка за столиком этим в кресле и что-то на пяльцах вышивает. Оглянулась на меня, отложила шитье и зовет: «Антошенька, сынок». И рукой машет. А я маленький, в матроске, и с другого конца сада бегу к ней – а добежать не могу. Ноги как ватные, и будто не воздух кругом, а вода, не растолкать грудью, сил не хватает. И солнечный зайчик от самовара прямо по глазам. Так до утра и не добежал. Проснулся – солнце на подушке… Что же будет теперь?

Он смотрел не на Маршала – на хозяина. Тот растерянно вертел в пальцах незажженную сигару, не обращая внимания на сыплющиеся на пол табачные крошки. Видно, что нечасто этот сильный человек бывал в ситуации, когда не знал, что сказать. Молчал он долго, но наконец встал, бросил на стол вконец измочаленную сигару и заговорил короткими рублеными фразами:

– Знаю, что не про себя спрашиваешь. Но сперва о тебе. Адвокат будет лучший. Кони[2] или даже Карабчевского[3] выпишу. От каторги спасем. Теперь про то, что тебе важно. Дарью и Нину не брошу, не бойся. Флигель их. Жалованье твое им как пенсию платить буду. Бог даст, еще на свадьбе погуляем. Вместе. А теперь едем. Пока Шаталин обедать не ушел.

– Ушел, но не обедать. – Маршал удивленно смотрел на Заусайлова. – Если честно, я не был уверен в вашей реакции, потому пригласил его сюда. Он ждет в фойе.

Пока Савва Андреевич, извиняясь и кланяясь хозяину дома, уводил Ильина, Заусайлов молча смотрел на своего управляющего, хмурясь и будто надеясь поймать его взгляд. Но Антон Савельевич так и не поднял головы. Когда же за воротами стих цокот копыт, Александр Николаевич, глядя на закрытые двери, медленно произнес:

– Не постигаю. Хоть режьте меня. Если б он сам не признался, я бы вам не поверил.

– Почему? – удивился Маршал.

– Антон Савельевич – математический гений. Он мог бы преподавать в Московском университете, не меньше. Если бы он задумал убить этого Бондарева, вы бы в жизни его не вычислили.

Константин Павлович развел руками:

– Ну вы же слышали – оба убийства были не вполне запланированными. А когда человек в состоянии ажитации, всего предусмотреть невозможно, что-то да упустишь.

Заусайлов покачал головой:

– Обычный человек – да. Но не Ильин. Он – ходячий арифмометр. Он однажды на стройке три часа доказывал подрядчику, что тот привез не тот лес. Тот на него и орал, и ногами топал, даже плюнул на ботинок. Антон Савельевич вытер плевок, аккуратно засунул испачканный платок грубияну в карман пиджака и даже не прервал реплики. Хотя тут речь о чести семьи…

– Чужая душа всегда потемки. А уж когда речь идет о любви…

* * *

После обеда, рассказав финал истории Зине, Константин Павлович вышел в сад, сел под яблоней в плетеное кресло. В лучах перевалившего зенит солнца блестели маковки собора, мелькали в розовом воздухе запятые стрижей. С прибрежных лугов принесло горячий пряный запах каких-то степных трав. Почему-то вспомнился сон, рассказанный Ильиным, про солнечное детское воспоминание. Странно – каждый раз, разоблачив очередного убийцу, Маршал спрашивал себя: а каким был этот человек в младенчестве? Ведь не родился же он сразу извергом и врагом человеческим? Когда происходит та метаморфоза, которая отделяет одну дорогу от другой? И сколько таких развилок приходится преодолеть, прежде чем окончательно выбрать свой путь? Думается, что у всех свое количество перекрестков. Кому-то и одного бывает достаточно. Вот жил себе мальчик Антоша, вырос в Антона, потом в Антона Савельевича. Встретил девушку Дашу, обвенчались, родилась у них дочь. Служил – и не за жалованье, а потому что любил то, что делал. И вдруг – две жизни вычеркнул за два дня.

Теплая рука коснулась его щеки, взъерошила волосы. Он поймал Зинину ладонь, поцеловал.

– Доволен собой?

– Как всегда.

– Жалеешь его?

– Пытаюсь понять.

– А что тут понимать. Он защищал дочь. Я бы на что угодно пошла ради ребенка.

Маршал кивнул, достал портсигар, зажигалку, но так и не донес огонек до папиросы. Вместо этого вскочил, хлопнул себя по лбу:

– Черт! Какой же я болван!

* * *

Покой публики, чинно прогуливающейся после суетливого вторника, был самым бесцеремонным манером нарушен приличного вида господином, который вел себя совершенно невообразимым образом. Он не просто бежал – он несся по Торговой с непокрытой головой, задевая прохожих и даже не извиняясь.

Через двадцать минут красный от бега Маршал влетел в калитку заусайловского дома, чуть не сбив с ног Захара, крикнул высунувшемуся на шум дворецкому:

– Хозяин дома?

Из окна кабинета свесился Александр Николаевич:

– Константин Павлович? Что?..

Но Маршал бесцеремонно перебил:

– Куда Ильин увез дочь?

– Нину? Но зачем вам?

– Я идиот, Александр Николаевич! А вы наполовину правы! Ильин не убивал провизора! Актера – да, но не Бондарева! Он защищал дочь! И продолжает это делать!

* * *

Последняя весенняя суббота была по-летнему жаркой. Парило так, что воздух кисельно густел от предвкушения приближающейся грозы. Маслянистый запах сгоревшей на солнце сирени провоцировал мигрени. К вечеру небо над заливными лугами вдоль низкого берега Сосны потемнело, за дальним пролеском уже посверкивало и погрохатывало. Антон Савельевич подвел последнюю горизонтальную черту под дневной сводкой, аккуратно написал итоговое число, подул на чернила и переложил лист в бумажную папочку. В ту же минуту часы в столовой отыграли гимн и отзвонили семь раз. Пора. Он вышел из кабинета, прошел коридором к двери – ровно шесть шагов, три ступеньки, двадцать шагов до угла, от него еще тридцать, пять ступенек, фойе, четыре шага, левая дверь. Он замер на мгновение, восстановив дыхание,

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 62