Захарин ответил учтивой улыбкой и спросил, кивнув на висящую у двери артиллерийскую шинель Орловского:

— В артиллерии изволили служить?

— Совершенно верно. Был вольнопером, потом прапорщиком на русско-японской войне в крепостной артиллерии, а на минувшем театре военных действий продолжил в крепости Оссовец поручиком.

Ничем не выдав извечного противостояния между кавалерией и артиллерией, Захарин напомнил, о чем до этого говорили:

— Что же, фон Закс, по-вашему, уже у Корнилова и Алексеева?

— Определенно это утверждать не могу, оттого что Добровольческая армия продолжает движение на Екатеринодар, и с похода нет известий. А финскую границу ротмистр с другими офицерами перешел без помех, чего и вам остается пожелать. Вы тоже намереваетесь к Алексееву?

— Именно так.

— С вами будет несколько сложнее, нежели с другими. Вы, Владимир Петрович, попались с револьвером, и счастье, что не чекистам. Я выпишу вам направление к врачу, который освидетельствует вас психически нездоровым, чтобы освободить из-под ареста. Это наш человек. А потом переправлю вас в Финляндию таким же образом, что и фон Закса.

— Весьма вам признателен.

Орловский тронул усы, улыбнулся.

— Я бы, господин полковник, предложил вам чаю, но в вашем положении арестованного, а теперь — больного, направляемого к эксперту, это лишнее.

Захарин весело подхватил:

— Увольте от комиссарского угощения! — Он посуровел и сказал: — Сколь печально, когда командовать некем. А ведь офицер — это командир… Я постоянно думаю об этом и пришел к мысли, что нынешняя власть большевиков — это вовсе не революция, а такая реакция, такое движение назад и порабощение народа, каких еще никогда не было в истории. Русский коммунизм — первое человеческое общество, основанное на совершенно осознанной и действенной воле к злу, небытию, разрушению.

— За время моего пребывания в комиссариате, Владимир Петрович, — отозвался Орловский, — я понял, что большевики в своей массе не обладают особыми организаторскими способностями. Завоевание ими власти объясняется общим ее параличом, при котором они не могли не взять верха, ибо в то время, когда они верили в свой коммунизм, никто, кроме них, к великому сожалению, ни во что не верил и ничего не добивался.

— Признателен за сходный взгляд на вещи!

— Не было и нет столкновения двух сил как в революции, а сошлись на бывшей арене Российской империи друг против друга два бессилия, — печально проговорил Орловский.

Захарин подхватил:

— В этом смысле смею сослаться на ярчайшую речь генерала Деникина на последнем заседании главнокомандующих фронтами и министров, собранном Керенским прошлым летом в Ставке. Самодержавие умерло, — говорил тогда Антон Иванович, — а на его месте ничего не родилось, так как страна ничем не беременела. В России были разложение и пустота. Всякое разложение создает собственных могильщиков, так и это породило большевиков-червей, поедающих труп русской государственности.

Они помолчали некоторое время. Потом Орловский вызвал конвойных солдат и отпустил их, беря Захарова-Захарина под личную опеку.

Вечером у Орловского была встреча в «Версале» с его двадцативосьмилетним красавцем агентом, дворянином Борисом Михайловичем Ревским, состоявшим секретным сотрудником ВЧК после устрашающей отсидки в советских тюрьмах в декабре 1917 года. Раньше он служил в Департаменте полиции секретным агентом, ранг которого был выше вспомогательного агента, осведомителя, «штучника», розыскного агента, а они разделялись еще на цензур-щиков, установщиков, справщиков. Ревский являлся приближенным министра внутренних дел А. Н. Хвостова, помощником директора Департамента полиции С. П. Белецкого и кроме всего прочего занимался делами Григория Распутина, его противника монаха Илиодора и даже готовил одно из покушений на старца.

Борис с юности увлекался журналистикой, в войну прославился корреспондентом на Балканах и основал в Петрограде «Клуб журналистов» — первый российский Союз журналистов. Теперь двойной агент, ловелас и кокаинист Ревский бесплатно работал на Орловского, потому что не верил в долгую власть Советов и так заручался расположением белых, выказывая на всякий случай верноподданиче-ство и красным.

С совершенно истощившимся кошельком Орловский в «Версале» на этот раз приказал Яшке принести лишь пива. Вскоре в кабинете, охорашиваясь, появился блондин Ревский, как всегда одетый по последней моде, делавший маникюр и носивший на запястье левой руки золотой браслет.

— Очень рад видеть вас, Бронислав Иванович, — сказал он, уселся и налил себе пива в высокий стакан.

Борис Михайлович отхлебнул пива и извлек из-под крахмального манжета сорочки прижатые браслетом и резинкой к запястью, сложенные в несколько раз листочки папиросной бумаги и передал их агентурщику. Помимо текущей информации, вылавливаемой Ревским через редакционные и чекистские связи, он отвечал в сети Орги за сведения по реквизируемым и расхищаемым предметам музейного искусства, художественным ценностям, антиквариату, коллекционным драгоценностям. Все это дополняло опись исчезающих имперских сокровищ в картотеке резидента.

Орловский вскользь просмотрел донесения, продолжавшие долгий перечень разграбленного и разворованного после Октября 1917 года:

«Из разгромленного музея Великого князя Михаила Николаевича украдены ценные произведения искусства и предметы, изображение Христа кисти Корреджо, иконы, миниатюры, большая серебряная группа… Всего на сумму более 1,5 миллиона рублей…

Из Царкосельских Александровского и Стрель-нинского дворцов похищены картина Ватто, несколько исторических гобеленов, редкий фарфор…

На рынки и аукционы Петрограда продолжают поступать многие вещи и произведения искусства из разгромленных и сожженных Тригорского, Михайловского, «Домика няни», дома-музея Пушкина, где разметаны книги, разбит бюст поэта. Также это картины и портреты героев Отечественной войны 1812 года из имения Витгенштейнов «Дружноселье» под Петроградом; картины, скульптура, вазы из дома Рукавишниковых-Набоковых в Рождествено…»

Ревский достал из внутреннего кармана пиджака маленькую перламутровую табакерку, взял из нее щепоть кокаина, втянул ноздрей, и уже через несколько секунд в глазах его появился влажный блеск. Насладившись первым эффектом действия, он заметил:

— Все это теперь больше для истории. Обратите внимание на то, как сейчас налаживается большевиками грабеж ценностей и их вывоз за границу.

Он указал Орловскому на копию циркуляра, в которой тот прочел:

«Комиссариат Имуществ Республики предписывает классифицировать, квалифицировать и систематизировать антикварно-художественный товар с подробным описанием и учетом его, а также фотографированием наиболее ценных и типичных вещей для составления альбомов-каталогов для заграницы. Необходимо также собирать и выставлять как объекты продажи ненужные реликвии царской эпохи: гербы, значки, формы одежды, личные вещи бывшей царской фамилии, автографы, предметы обихода, мебель, посуду и пр. для предложения иностранцам здесь и вывоза за границу…

Первосортный товар должен преимущественно идти в Англию и Францию. Товар второстепенного качества — исключительно в Германию. Серебро псевдорусского стиля и новый фарфор — в Скандинавию. Вещи сенсационного характера годны главным образом в Америке. Центральным Складом за границею может быть избрана Большая гавань Гамбурга, откуда легче и удобнее всего распределять товар