И тут же вернулся.

— Там этот… циркач ваш, — сказал он растерянно.

— Какой циркач?

— Ну, отчим твой. С мобильником.

— Где?

— Да в коридоре. Откуда у него мобильник?

Балакирев, яростно зарычав, выпрыгнул в коридор…

64.

— Ты чего тут? — спрашивает.

— Гуляю, — говорю.

— А труба откуда?

— Какая труба?

— Дебила не вкручивай! Кому звонил?

Выскакивают остальные двое. Вот не пофартило! Рано я раскрылся, не готов я — против троих сразу…

Обращаюсь к Елене:

— Зря ты так с матерью, как к ней ни относись. Серьезно. Применять психофармакологию в интересах следствия — это не просто перебор… — я говорю, а сам пячусь, отползаю обратно в палату. — …Это значит развалить остатки Порядка, на котором держался ваш дом. Порядка с большой буквы. Явная ошибка. Стратегическая ошибка… — главное, не молчать, связывать их словами…

— Хорош гнать. Трубу давай, — Балакирев делает шаг вслед за мной.

Всё!

Мирное время кончилось.

— Да пожалуйста.

Швыряю телефон ему в лицо. Удачно попадаю, торцом в нос. Бросок у меня — что надо; не телефон это, а настоящий снаряд. Парень отшатывается и вопит, хватаясь руками за поврежденное место.

— Вадька! — бросается к нему Елена. — С тобой все в порядке?

К нему — не ко мне. Я уже развернулся и — на четвереньках, на трех обрубках и на одной целой конечности, — скачу галопом в сторону подсобки. Балакирев сзади исступленно топчет мобильник. Из носа его течет кровь. За мной не спешат гнаться, потому как — куда я от них денусь?

— Там сим-карты нет! — кричу. — Проверьте!

Шибздик, которого они зовут Стрептоцидом, вынимает из-под ноги Балакирева обломки и рассматривает их. SIM-карты в телефоне и вправду нет, все без обмана. Елена промокает носовым платком кровь с лица пострадавшего.

— Ну, гнида… — произносит тот глухо.

Это явно мне. Да только поздно яриться, молодой человек, — я уже заполз в подсобку. Швабра тети Томы — вот она. Просовываю палку в дверную ручку. Ручка здесь правильная — скоба; это я давно приметил, зарубку в памяти поставил.

Они ломанулись в дверь. Ха-ха!

— Саврасов, — зовет Елена. — Не глупите.

Я глуплю? Нет, девочка. Ты просто не знаешь, кто такой Саврасов, ты представить себе не можешь, что это за зверь, если загнать его в угол… или, вот, в каморку. Я разматываю «струну». Зажимаю в кулаке чугунную статуэтку. Убийственная тяжесть… Они начали войну? Они получат войну.

Кто-то лупит в дверь ногой: наверное, их бешеный Вадик. Ничего, я успею…

— Подожди, — слышу голос Елены. — Да подожди ты! Вы, оба, спокойно! Он сам себя запер, не видите, что ли? Я схожу вниз и принесу топорик.

Удары прекращаются.

— Топорик? — радуется Вадик. — Годится! Слышь, ты, червяк? Нашинкую тебя без всякой хирургии!

А ты кровожаден, малыш. Тем проще, тем проще…

Мой обостренный слух улавливает характерный щелчок: сработал замок на двери второго этажа. Елена, уже издалека, просит:

— Не закрывайте, я быстро…

ПУТЬ НА ЛЕСТНИЦУ ОТКРЫТ!

Это шанс.

Я выдергиваю швабру из скобы и толкаю дверь. Снаружи — чья-то фигура. Не теряя темпа, колю рукояткой швабры — как копьем. Тварь по имени Стрептоцид, ухнув от боли, корчится и валится, путаясь в ногах у Балакирева. Тот ревет, как медведь, и я от души засаживаю ему в лоб одноногим солдатиком на конце струны. Удар без размаха, но все равно это нокдаун: враг натыкается спиной на стену и стоит так, покачиваясь. Я выползаю из подсобки, торопясь к выходу, — ох, как же я тороплюсь! — однако путь снова несвободен. Балакирев быстро возвращается в строй: перегораживает дверной проем, — ноги широко расставлены, длинные грабли растопырены, морда искажена. Лоб рассечен. Он сдирает с себя куртку, оставаясь в черной майке. Широченные плечи бугрятся мышцами. Красавец! Даже жалко уродовать такого. Он быстро обматывает левое предплечье снятой курткой, хитрец…

Раскрутив над головой «восьмерку», я стою в центре, контролируя все пространство комнаты. «Восьмерка» — основное движение, легко переводится в удар. Жаль, перехватывать «струну» из руки в руку я не могу, иначе положил бы их всех — в момент! И тех, кто здесь, и тех, кто внизу, — всех… Так и стоим друг против друга. Он боится приблизиться, я не спешу атаковать. Одна неточность, и он блокирует мое оружие; его защищенная курткой рука — правильный ответ на угрозу.

Пат.

Стрептоцид, спрятав в карман стильные узкие очки, уползает под кровать. Отлично, этот не боец.

С лестницы суется Елена:

— Что тут у вас?!

Похоже, она не успела сбегать за топором, что тоже хорошо.

— Стой, не входи, — дергает Балакирев головой, на миг оборачиваясь.

Этого мига мне хватает, чтобы ударить. Бью с закруткой — и рву на себя. Гитарная струна захлестывает его руку — правую, голую, — он рефлекторно отдергивается, и совершенно зря. Струна у меня с оплеткой — в таких ситуациях действует, как пила. Кожа мгновенно содрана. Хлещет кровь… На возвратном движении статуэтка застревает, цепляется… блин! Была бы гирька — соскользнула бы, гирьки гладкие, в отличие от статуэток… Оружие становится бесполезным. Я на миг обмираю.

Балакирев помогает мне: ему больно, он в шоке, а эта штука впивается все глубже и глубже. Убрать, убрать ее!!!

Он сам распутывает «струну», сбрасывает ее с руки.

Блестяще!

Я раскручиваю уже не «восьмерку», а большой круг. Враг изумленно смотрит на свою изуродованную конечность, нежно прижимает к себе — и вдруг бредет куда-то вдоль стены, качаясь, как «ванька-встанька»…

Вбегает Елена:

— Вадька! Вадичка!

Без топора.

— Отойди, — спокойно говорю я ей.

Обезумело глянув на меня, она бежит к Балакиреву.

— Подожди! Зажгутовать надо!

Наконец-то путь по-настоящему свободен…

Выхожу на лестницу.

Сколько же месяцев я здесь не был? Или не месяцев, а веков?

— Эй, друг! — зовет Долби-Дэн.

Смотрю назад. Музыкант приподымает голову.

— Я буду терпеливо ждать вас. И держать за вас палец. Что это значит, я не знаю, да и держать мне нечего, но такое выражение бытует среди россиян.

Он машет мне обоими своими обрубками.

Вперед!

65.

— Что-то они там разыгрались, детки, — сказал Руслан Илье. — Пойди, посмотри.

Илья поморщился, но собачиться не стал. Татарин в последнее время командира из себя лепит: решил, видно, что хозяйка на него «запала». Кретин! Не понимает, что в этом милом девичнике фаворитов нет и быть не может, а есть только верные рабы. Так что, когда ситуация утрясется, мы еще посмотрим, на ком остановится хозяйский глаз. И кто здесь в конце концов будет старшим по званию…

Он вышел из прихожей, пересек холл, — и встал столбом.

Лестничную площадочку между