Ветер снова взвыл, как раненый зверь, и в ответ ему заскулил дворовый пес Тишка. Игнатий давно жил один. Мать померла десять лет назад, сестры вышли замуж и перебрались – одна в Рыбнинск, другая в Вологду. Только он бобылем в старом доме на окраине и остался. Так, видать, в одиночестве коротать свой век придется.

Тишка гавкнул и замолк. Игнатию послышался скрип калитки. Ночных гостей он не жаловал, потому поднялся с лавки и, все еще потирая занемевшие пальцы, осторожно вышел в сени. Прислушался к шороху за дверью. Кто-то тихонько постучал: тук, тук-тук, тук, тук. Сердце, казалось, ухнуло в пятки и забилось в такт этому знакомому, долгожданному стуку. Скинул щеколду, распахнул тяжелую деревянную створку. Даже в неясном лунном свете он сразу узнал эту фигуру, пусть и облаченную в темные монашеские одежды. Игнатий хотел что-то сказать, но ночная гостья приложила палец к губам, проскользнула в сени, быстро закрыв за собой дверь. Так же молча прошла в избу, перекрестившись на красный угол, и устало опустилась на стул, прижимая к груди холщовую суму.

Игнатий зачерпнул ковшиком воды из ведра, стоявшего у печки, налил в большую кружку, поставил перед монахиней. Она жадно выпила и снова перекрестилась на иконы. Жестом показала на окна. Понимая ее без слов, хозяин плотно задернул занавески, приглушил свет. Присел напротив у стола, терпеливо дожидаясь объяснения столь неожиданному визиту.

– Ты что ж не спишь, Игнатий? Неужто меня дожидался?

Господи, как же он скучал по этому голосу, мягкому, журчащему, как лесной ручей! Но сейчас в нем слышались твердые, решительные нотки.

– Не поверишь, Настенька, как предчувствие какое, не мог уснуть. Но тебя, признаюсь, не ждал увидеть. Сколько лет мечтал об этой встрече!

– Имя мирское мое забудь, Феоктиста я. Но и его лучше не упоминай без причины. Времени у меня мало, к рассвету надобно вернуться в монастырь. С просьбой я, Игнатий. Никому больше не могу довериться, только тебе.

– Говори, все для тебя сделаю, ты же знаешь. Хоть в огонь, хоть в воду.

– Не для меня, для Господа нашего, для церкви православной прошу. – Феоктиста положила суму на стол, осторожно вынула из нее внушительный сверток.

Тонкие пальцы, слегка огрубевшие от работы и холодного ветра, бережно разворачивали тряпицу. Игнатий еле сдержался, чтобы не схватить ее руки и не покрыть поцелуями.

Монахиня выпростала из свертка свою ношу – ею оказалась икона, в которой опытный глаз художника сразу увидел работу искусного мастера. Печально и мудро смотрела на него Богородица. С молчаливого согласия Феоктисты он взял икону в руки, бережно осмотрел, определяя материал доски и паволоки, особенности полей и ковчега и, конечно, возраст – иконе было не менее трех столетий. Игнатий положил ее на стол и вопросительно взглянул на свою гостью. Как и прежде, они понимали друг друга без слов.

Феоктиста пересказала все, что услышала от матушки Параскевы.

– О том, что икону я принесла тебе, не будет знать никто, кроме нас двоих. Даже матушке неизвестно о моих планах. Так мы условились, чтобы не было соблазна тайну раскрыть. Богом прошу тебя, Игнатий, схорони ее надежно. Коли сложится, вернусь за ней, когда время придет. Ежели случится со мной что-то, сбереги икону и сам прими решение о дальнейшей ее судьбе. Тебе сей дар вверяю.

Она вгляделась в лицо Игнатия, тронутое временем, но по-прежнему красивое, родное, в темные, слегка запавшие от постоянной работы глаза. Густые, тронутые сединой волосы, про такие говорят – соль с перцем. Даже заношенная рубаха не скрывала его крепкое, мускулистое тело. Больше всего хотелось ей сейчас прижаться к этой широкой груди, почувствовать силу его объятий. Феоктиста быстро прочитала молитву, безмолвно шевеля губами…

– Уже светает, мне пора. Прости и прощай, Игнатий. Дай Бог, свидимся.

– Останься, милая, зачем тебе возвращаться в монастырь, если скоро его не станет? Кто нам помешает быть вместе? Отца твоего нет давно, ты сама себе хозяйка.

– Что ты говоришь, глупенький? Я дала обет, и теперь Всевышний – моя вторая половинка, а монастырь – моя семья. И ты же помнишь, что случилось с моим батюшкой, царствие ему небесное. Хотя я до сих пор не верю, что это он печатал те листовки и брошюры, даже зная, что революцию и советскую власть он так в душе и не принял… Меня сразу сошлют, это в лучшем случае.

– Так давай уедем! У меня есть небольшие сбережения. Есть старый товарищ, еще по Петербургу, он какие хочешь документы нарисует. Доберемся до Одессы, а там в Бессарабию.

– Годы тебя не берут, Игнатий, ты все такой же мечтатель и сказочник. Не могу я бросить своих сестер, матушку Параскеву. Видно, таков мой удел, одному Господу ведомы наши пути. Прощай! Береги икону!

Феоктиста схватила свою суму, низко поклонилась и стремительно выбежала из дома. Занимался рассвет, встречаемый петушиным пением, где-то на другом конце улицы слышалось мычание коров – это пастух уже гнал стадо на выгул. Мелькнула фигурка в темных одеждах мимо просыпающихся домов – и исчезла за околицей, будто и не было ее.

Леськово

11 июля 2018 года

– Олег, я не понимаю, зачем было так спешить с этой журналисткой, с этой статьей. Дом еще не готов. И Кира Юрьевна тоже считает… – Ирина ходила за мужем из комнаты в комнату, пытаясь добиться ответа.

Круглов только что приехал в усадьбу, привезя с собой какие-то коробки с посудой из городской квартиры и несколько картин.

– Что ты собираешься делать? Откуда эти картины?

– Ира, перестань бегать за мной как собачонка. Сядь и успокойся. Через час приедет съемочная группа из журнала. Ты позвонила Деминой? Почему ее до сих пор нет? Тебе ничего нельзя поручить! Нам надо быстро решить, что куда развесить и расставить.

– Олег Владимирович, я уже здесь. – В гостиную вошла Кира, сменившая простой рабочий комбинезончик из хлопка на изящное платье. Следом за ней спешил рабочий с инструментом в руках, другой тащил стремянку. – Мы готовы. Давайте посмотрим, что тут у вас.

Круглов облегченно вздохнул, выразительно взглянул на жену и принялся рассказывать Кире о своих находках.

– Этот пейзаж я купил на вернисаже, посмотрите, он напоминает вид с нашей веранды. Даже шпиль колокольни заметен. Местный художник, не очень именитый, но колоритно ведь, правда? Цену, правда, заломил не по-божески. А этот милый натюрморт с