— Какая аристократия? Татарская? Литовская? Или никчемные наследники древних княжеских родов, чьи деды пресмыкались перед ханами и доносили друг на друга? А может, потомки денщиков да брадобреев, получивших высокие титулы и наживших воровством состояния? Да все они, включая пушкинских прадедов, не умели ни читать, ни писать! А вот красть, предавать и доносить умели с колыбели! Честь! Смешно!

— Но ведь были и декабристы! И герои 1812 года!

— Декабристов на всю Россию набралось полторы сотни. И Николай сгноил их в Сибири, а их товарищи по войне 1812 года, сплошь доблестные герои, требовали, чтобы их четвертовали! Да Пушкин, может быть, один во всей России и верил своим выдумкам! За то и получил пулю в живот. И почти никто ему не сочувствовал. Как и декабристам.

— А как же наша культура? Достоевский, Толстой, Чайковский?

— Наша культура была запоздалой реакцией стыда за наш вековой русский позор! Наши гении только и делали, что каялись да придумывали наше прошлое. Их и была-то щепотка… соль русской земли. А сотни миллионов русских людей, неотличимых друг от друга, поколениями гордились тем, как они живут. И желали весь мир заставить жить так же, как они. Да мы и сейчас об этом мечтаем! Ты только представь: все то, что ты видишь здесь, во Франции, все прекрасное, что существует в Европе: Италии, Англии, Германии, — мы жаждем превратить в тупое, беспросветное, серое болото! В Среднетухловку с мусорными свалками, облезлыми многоэтажками, пьянью на улицах, неработающей канализацией…

— Нет! — перебивая, воскликнула она. — Я не согласна с тобой! Ведь ты же есть! И Лев есть! И… — она запнулась, но договорила: — И Миша есть! И я тоже, с вами. Разве мы — холуи и воры? Да нет же!

— Да мы, может быть, и не Россия вовсе, — горько усмехнулся он.

— Мы и есть Россия! — упрямо проговорила она, и тут же спохватилась:

— Пафосно вышло, да?

Он улыбнулся.

— Вовсе нет. Хорошо. Хорошо, что ты в это веришь.

***

Финансами кампании ведал Петров. Теперь это уже был не тот Петров, которого Осинкин некогда привел в кабинет к Норову, — не послушный и молчаливый, а уверенный в себе, привыкший командовать. Он авторитетно высказывал свое мнение относительно выборов и подчас вступал в споры с Норовым, которого это раздражало.

Однажды Норов вел закрытое совещание в кабинете Осинкина с главами администраций и руководителями департаментов. В целом дела продвигались неплохо, по опросам Осинкин имел заметное преимущество, но в рабочих окраинах ему наступал на пятки комсомолец, а в районе, которым прежде руководил Герой, тот и вовсе лидировал с явным отрывом. Норов выговаривал главам, которые не обеспечили должный уровень агитации на местах, те виновато кивали; Осинкин, по обыкновению, слушал молча. Два руководителя, которым досталось от Норова больше, чем другим, были протеже Петрова.

— Пал Саныч, ну что вы наезжаете! — вступился он за них. — Ребята стараются, работают, у них ведь и другие дела есть, тоже, между прочим, важные…

— Если мы проиграем, то важных дел не будет ни у них, ни у нас, — ответил Норов, недовольный, что его прерывают.

Петров хотел возразить, но сдержался. Когда они остались втроем с Осинкиным, он упрекнул Норова:

— Пал Саныч, на хрена ты меня при всех нормируешь?

— При чем тут ты? — удивился Норов.

— Как при чем? Это — мои люди, я за них отвечаю. Если ты ими недоволен, ты мне скажи, я их поправлю. А то ты так говоришь, как будто ты один тут решаешь: кого снять, кого назначить.

— Что за чушь? — нахмурился Норов. — С каких это пор я не имею права высказывать свое мнение?

— Потому что я — второе лицо в городе!

— И что из этого?

— А то, что есть субординация! Нравится это тебе или нет, но ты обязан мне подчиняться!

— Я?! — не поверил своим ушам Норов. — Тебе?

— Ребята, кончайте! — поспешил вмешаться Осинкин. — Не хватало еще, чтобы мы между собой тягались, кто главнее! Одно дело делаем…

— Субординацию же никто не отменял! — не сдавался Петров.

— Ты серьезно думаешь, что твое мнение важнее моего? — с иронической улыбкой спросил его Норов.

— Ну, в какой-то мере, да… — подтвердил Петров. — Я так считаю.

Норов засмеялся.

— Володя, хватит! — воззвал к Петрову Осинкин, чувствуя, что спор заходит слишком далеко.

— Почему? — уперся Петров. — Я же правду говорю!

Норов окончательно развеселился.

— Это ты когда женскими трусами торговал, к такому пониманию мироздания пришел? — спросил он.

— Я женскими трусами не торговал! — вспылил Петров.

— А чем ты торговал, гондонами?

— Знаешь, что, Пал Саныч?.. — в бешенстве начал Петров.

— Знаю, — прервал Норов, забавляясь его яростью. — Сделай милость, не появляйся на совещаниях, которые я веду. А то я в субординации плохо разбираюсь, второе лицо от надутой жопы не всегда отличаю.

— Паша! — закричал Осинкин. — Это уж слишком!

Петров, багровый, поднялся и тяжело вышел из кабинета. Больше на совещаниях Норова он действительно не появлялся, и его тон с Норовым сделался сухим и официальным.

***

В больницу к Верочке Норов примчался с огромной охапкой роз. Его сначала проводили к заведующей отделением, немолодой, хорошо сохранившейся женщине, принимавшей роды и умевшей обращаться с важными клиентами.

— Мальчик у вас здоровый, крупный, 4 килограмма, 200 грамм, копия вы, — с довольной улыбкой начала рассказывать она Норову. — И кричит так задорно. Но какая же замечательная у вас жена, должна я вам сказать! Она меня просто поразила! У нее уже схватки начались, а она — молчит! Терпит. Я ей говорю: «Ты кричи! Кричи, не терпи! Легче же будет!». А она держит меня за руку, вот так, да еще улыбаться пытается. Слезы льются из глаз в два ручья, а она, дурочка маленькая, улыбается! Руку мне сжимает. Тридцать лет работаю, а ничего подобного не видела! И так она бедняжка все два с половиной часа терпела, лишь под конец разок вскрикнула, не сдержалась. А когда все закончилось и мальчика ей показали, она мне шепчет, так виновато: «Вы уж извините, если я вам больно сделала. Я нечаянно». Я аж прослезилась!

— Могу я их видеть?

— Сейчас вас к ней отведут. Только вы недолго и осторожнее с ней, она еще очень слабая.

Верочка ожидала его в палате, измученная, но счастливая, уже в макияже. Он расцеловал ее в нежные розовые щеки и светящиеся глаза, влажные от слез.

— Какая ты красивая! — с искренним восхищением воскликнул он.

— Правда? — спросила она радостно.

— Ванька-то где?

После того, как УЗИ показало, что у Верочки будет мальчик, теща