Озеркина снова позвала Ольгу, и на столе оказались профитроли с салатом из индейки и десерт с уложенными слоями печеньем, деревенской сметаной и малиной.

– Хотя у него, конечно, остались, – она сделала кислую мину, – замашки богемы. Например, идея похоронить Искорку на деревенском кладбище в Пристанном, где она себя убила, – это его версия булгаковского платка Фриды. Чтобы, вернувшись из колонии, я вечно жила здесь, вспоминая тот свой день рождения. – Взгляд Озеркиной остекленел. – Мой сынок знает, что я, как христианка, не посмею перезахоронить тело. Он у меня с детства мальчик с воображением! Знает, что мать-писательницу особенно ранит литературная месть.

– Это ведь как «Что-то не так с Кевином». Ему есть в кого быть жестоким, верно?

– Ну, не до такой же степени, верно?

– Тогда о каком «странном поведении Глеба» идет речь в записке, которую вы прикололи к платью, присланному Лизе? Какие ее опасения могли понять только вы?

– Я просто искала повод для встречи с девушкой моего сына, полковник. Нет, она сама мне действительно неинтересна. Но иногда люди нужны нам как инструмент, ключ, которым мы открываем ту или иную запертую дверь. Мужчина мирится с женщиной, внушая надежность ее подругам. Женщина показывает мужчине, что годна для длинной дистанции, задаривая подарками его ненавистную мать. Дети давят на родителей, вызывая в качестве адвоката бабушку. «Олень подстреленный хрипит, лань, уцелев, резвится…

– …Тот караулит, этот спит – и так весь мир вертится…» – продолжил цитату из «Гамлета» Гуров.

– Мне приятно, что мы говорим на одном языке, полковник. Вы не против отпустить меня ненадолго? Я должна срезать, отнести и расставить в вазах розы к вечерней службе. Мое послушание не терпит поблажек даже во имя расследования гибели несостоявшейся невестки. На кону спасение моей души, с которым и так полно проблем.

– Я понимаю.

– Отлично! Мой сад, беседка, Ольгино волшебство в вашем распоряжении.

– Спасибо.

– Если бы много лет назад кто-то сказал мне, что общение с вашим ведомством может быть таким приятным!..

* * *

Ангелина злилась на Павла за молчание, которое он обрушил на нее за поездку на кладбище. Она тосковала по подруге. Делала свою работу. Попробовал бы он так же упрекнуть за преданность делу кого-нибудь из коллег, например тех же сестер Береговых. Милые Леля и Лиля насквозь проткнули бы его обожаемыми каблуками-шпильками и расчленили всем набором палача святой инквизиции, с которым, наверное, не расстаются, даже когда спят! Может, ей вообще почудились все эти цветы, нищенка – какая-то материализовавшаяся кладбищенская хтонь! Ну, и гормоны, конечно. Ничего криминального (во всех смыслах!) не случилось, в конце концов!

За окном темнело. Ангелина изнывала от тоски, которую не помогли заглушить ни скроллинг золотых купальников на «Озоне», ни ведро мороженого с соленой карамелью, ни йога для беременных, ни сериал «Зачистка» об уборщике мест кровавых преступлений. Все это не радовало без Павла. Никто не пытался купить ей все. Никто не отбирал мороженое, чтобы быть обнаруженным с ним в обнимку на балконе. Никто не валился на бок из позы воина. И никто не отпускал занудных комментариев по поводу киноляпов в показе работы криминалистов.

Время текло медленно, как яичница часов Сальвадора Дали. Хотелось тоже явиться на какое-то светское мероприятие в пижаме. Накупить детских вещей и игрушек. Или, как Меган Маркл, устроить девичник на другом континенте и полететь на него в дизайнерских туфлях-лодочках. Ангелина впала в анабиоз всех беременных, суть которого как нельзя точнее выразил домовенок Кузя: «Ой, тошно мне. Хочется чевой-то, сам не знаю чего…»

А поскольку телефон Павла не отвечал (то ли он был занят спасением мира, то ли по-прежнему злился), Ангелина решила прибегнуть к верному средству отвлечься от истеричной маеты – работе.

Нет, она, разумеется, помнила слова жениха о том, что ее преследуют. Но, во-первых, Ангелина тоже увлекалась криминалистикой и из сериалов знала, что жертве преследователей, например киллеров, достаточно только изменить распорядок дня, чтобы выжить. А во-вторых, она уже сама не понимала, не привиделось ли ей это все.

Вот почему, когда птица в часах на крыше кафе «Кофе и шоколад» возвестила о наступлении вечера, Ангелина вышла из безопасного подъезда дома на Яблочкова, где они жили с Павлом, и направилась в сторону «Нейротраура», уже покинутого почти всеми сотрудниками агентства.

* * *

Оказавшись на тихой и пустынной улице полусумеречного села, Гуров наконец смог принять звонок Крячко. Сухонькая старушка, торговавшая крепким укропом и ранней клубникой за зеленым железным прилавком под навесом, как на базарах его детства, даже не пыталась подслушать их разговор.

– Лев, привет!

– Привет.

– Я сейчас еду от армейских друзей, сохранивших специфические знакомства с чеченскими полевыми командирами. Разные связи нужны были людям на войне.

– И что говорят? – Полковник дошел до пристани, в честь которой его назвали, и с наслаждением залюбовался Волгой.

Крячко выехал на Новоухтомское шоссе.

– Что Максим Борисович Тевс – личность времен второй чеченской войны известная. Он и правда попал в армию почти сразу после вручения диплома как солдат-срочник. Уже во время службы начал бескорыстно помогать сослуживцам справляться с посттравматическим синдромом, адаптироваться. Параллельно консультировал высшие чины. Первая чеченская война, как ты знаешь, уже была, а психологической помощи людям с ПТСР – нет.

Гуров кивнул. Он встречал и генералов, которые тайно проходили лечение у лучших психиатров страны, и омоновцев, которые не погибли в драке на рынке, потому что вовремя обратились за помощью к неврологу в районную поликлинику, и ветерана, в приступе бешенства убившего случайного прохожего.

– В итоге, – продолжал Крячко, – Тевс получил должность штатного психолога с расширенными полномочиями.

– Это как?

– Ну, вот как есть священники Русской православной церкви, которые могут нести слово Божие в зоне боевых действий: приезжают на передовую, проводят иногда по несколько сотен обрядов в день: причащений, крещений, исповедей, – так и Тевс спасал души на Кавказе. Начинались у людей кошмары, злость, драки, бессонница – звали Тевса, который в отличие от священников и автомат держать мог, и первую медицинскую помощь в бою оказывал. Его и наши, и «чехи» любили. Он как-то в плен попал. Сидел в зиндане с тремя срочниками. Их по утрам таскали по дворам в ауле работать, а ночью били. И все впроголодь. Все